Кембриджская история капитализма. Том 2. Распространение капитализма: 1848 — наши дни

Общим во всех этих исторических нарративах является «первичность политики» (Mason 1968). И в Японии, и в Германии инициатива принадлежала руководству страны. Действия корпораций имели ответный, оборонительный и оппортунистический характер. Пусть это и не большая заслуга, однако говорить о лоббировании войны капиталистами не приходится. Подводя итог истории с Круппами, Овери (Overy 1994: 94) пишет: «Политическая гегемония нацистов в конечном счете не позволила немецким капиталистам действовать, как капиталисты». Эти истории показывают не то, как большой бизнес изменял правительство, а как «большое» правительство переключило бизнес с извлечения прибылей в процессе конкуренции к извлечению ренты, поставив его в зависимость от государственных контрактов и субсидий.

Что касается других стран, то свидетельств о лоббистском влиянии военно-промышленного комплекса в межвоенное время мало. Уилсон и Элоранта (Wilson and Eloranta 2010) подробно разобрали практику оборонных заказов межвоенного периода в четырех демократических странах (Великобритании, Соединенных Штатах, Швеции и Финляндии). Им удалось показать, что демократические институты ставят надежные преграды получению прибыли от перевооружения. В своей ревизионистской работе Эджертон (Edgerton 2006) в качестве наиболее раннего примера военно-промышленного комплекса приводит «государство войны» (warfare state) в межвоенной Британии, во главе которого, однако, стояли эффективные технократы, а не жадные капиталисты и продажные политики. Как показал Роберт Хиггс (Higgs 1993), накануне Второй мировой войны американские деловые круги испытывали недоверие к администрации Рузвельта и не стремились осуществлять военные инвестиции, опасаясь, что после того, как они это сделают, государство начнет вмешиваться в промышленность и не позволит им заработать на своих вложениях.

Трудно найти страну, где влияние корпоративных денег на политику было бы более осязаемо, чем в Соединенных Штатах послевоенного периода. Роберт Хиггс составил модель стратегического взаимодействия в период холодной войны между американскими избирателями, производителями оборонного сектора и политиками (Higgs and Kilduff 1993; Higgs 1994). Из модели следует, что фирмы оборонного сектора обеспечивали избирателей рабочими местами, а политиков, ищущих поддержки избирателей, – средствами на избирательную кампанию. Взамен они получали раздутый военный бюджет, который приводил к разросшемуся оборонному комплексу и завышенным частным прибылям. В проигрыше оставались налогоплательщики и вооруженные силы, так как средства военного бюджета отвлекались на покупку оборудования, которое было им не нужно и которое они не могли использовать. Выгоды сосредоточивались в руках узкой группы оборонных корпораций и наемных работников и были хорошо осязаемы, а потери в эффективности рассеяны по всему обществу и плохо видны. Таким образом, возникали все необходимые условия для того, чтобы создавался эффект отклонения в сторону статус-кво[136], согласно определению Фернандеса и Родрика (Fernandez and Rodrik 1991).

Но даже теоретически этот круговорот не может продолжаться вечно. В конце концов, придя к избирательным урнам, граждане способны положить этому конец. С точки зрения эмпирических данных, баланс общественных настроений по вопросу, нужно ли повышать или снижать военные расходы, являлся ключевым фактором их действительного повышения или снижения. Одно поколение политиков за другим трудилось над тем, чтобы убедить общественность в существовании угроз ее безопасности и наличии уязвимостей в обороне, но в конечном счете им не было дано контролировать настроения избирателей. В открытом обществе поддержка военных со стороны общественности имеет пределы и сдерживается двумя обстоятельствами: во-первых, чтобы пускать больше ресурсов на военные цели, нужно повышать налоги, а во-вторых – война ведет к гибели людей. «Людские потери и налоги» – это главное, что, согласно Хиггсу, ограничивает могущество военно-промышленного комплекса.