Кембриджская история капитализма. Том 2. Распространение капитализма: 1848 — наши дни

Такой взгляд не очень хорошо уживается со столь же традиционным утверждением о том, что разделенное на классы общество отправить на войну труднее. Официальные советские историки Второй мировой войны утверждали, что наличие противоположных интересов при капитализме лишает рабочих желания идти на войну за свою нацию. Поэтому подтолкнуть рабочих к участию в войне можно лишь с помощью «социальной демагогии, прямого обмана, подкупа и насилия» (История Второй мировой войны 1982: 38; схожую аргументацию см. в: История Великой Отечественной войны Советского Союза 1965: 80–82).

Столь же справедливо указание на то, что в капиталистических обществах правительствам удалось найти множество способов скрыть действительные издержки войны от электората, о чем на примере Соединенных Штатов говорит Хью Рокофф (Rockoff 2012: 24–27). Сюда можно включить контроль над ценами, карточную систему, призыв в армию и игнорирование будущих обязательств по выплате пенсий ветеранам и их семьям в государственном военном бюджете. Однако такие инструменты применяются не только в капиталистической экономике. Если уж на то пошло, они гораздо больше соответствуют тому методу преодоления дефицита и мобилизации ресурсов, который принят в экономике, где регулирующую функцию выполняет обычай.

Идея отвлекающей войны находит мало подтверждений в количественных эмпирических исследованиях (Levy 1989). Исключение составляют работы о применении вооруженной силы американским и британским правительствами после войны (Morgan and Bickers 1992, Morgan and Anderson 1999). Они приходят к выводу, что применение вооруженной силы вероятней, если у правительства высокий уровень одобрения, но коалиция, на которую оно опирается, начинает размываться. Вместе с тем, они полагают, что в такой обстановке масштабное использование вооруженной силы маловероятно («всего лишь маленькая война»), поскольку ожидание более высоких издержек от более крупной войны способно еще больше размыть политическую поддержку и поскольку при уже высоком градусе внутреннего конфликта любой внешний конфликт приведет скорее к поляризации, а не к консолидации поддержки.

Еще одно направление исследований указывает, что страны, где демократический режим появился недавно и не успел вполне устояться, особенно сильно подвержены рискованным авантюрам в процессе национального строительства (Mansfield and Snyder 2005). Одним из поводов для такой точки зрения послужил исторический путь демократий, возникших на территории бывшего Советского Союза и Югославии. Недавние события в Грузии, по-видимому, можно считать наблюдением за пределами выборки, подтверждающим этот взгляд.

Но предположим, что отвлекающие войны действительно существуют. Даже если это так, характерна ли для капитализма более высокая степень конфликтности, чем для других обществ, и, следовательно, более высокая склонность к превращению внутренних конфликтов во внешние? Сравнение с фашизмом приводит к простым и ясным выводам. Фашизм не порождал отвлекающих войн, потому что для фашистов война не служила отвлечением от чего-либо, она и составляла основной смысл.

Более интересный случай – коммунизм. Кажется, что «красные» режимы не использовали отвлекающие войны. Однако внутренняя легитимность советской власти, очевидно, держалась на образе внешнего врага, и всякий раз, когда советское государство вплотную подходило к военному конфликту, укреплялась. Власти СССР использовали внешнюю напряженность, чтобы оправдать контроль над передвижением, культурой и свободой выражения, а также существование секретных служб, цензуры и слежки. Когда в 1970-е годы они стали с терпимостью относиться к внешнеполитической разрядке, это подорвало их контроль над обществом. Как однажды ответил своему начальнику офицер восточногерманской «Штази», повторив впоследствии свои слова в разговоре с Тимоти Гартоном Эшем (Ash 1997: 159):

Могу ли я предотвратить это [бегство на Запад и разоблачения в западной прессе] после того, как мы подписали все эти международные соглашения об улучшении отношений с Западом, облегчении работы журналистов, расширении свободы передвижения, соблюдении прав человека?

Если иногда советская внешняя политика и была завоевательной, то агрессивный характер она сохраняла лишь до тех пор, пока не был достигнут желаемый уровень напряженности. Поколение большевиков, видевшее 1917 год, прекрасно знало, что слишком большие конфликты способствуют пораженческим и контрреволюционным настроениям внутри страны. По замечанию Олега Хлевнюка (Khlevniuk 1995: 174):