Кембриджская история капитализма. Том 2. Распространение капитализма: 1848 — наши дни

За пределами европейского центра и его «ответвлений» рабочее движение достигло очень скромных успехов. В Японии, несмотря на бурный рост текстильной промышленности, в отношениях работников и работодателей продолжала властвовать идеология патернализма (Hunter and Macnaughtan 2010). На юге Азии миграционные потоки индийских и китайских рабочих достигали тех же масштабов, что и миграция между Европой и двумя американскими континентами (McKeown 2004). Доступ в богатые колонии Запада в Северной Америке и Австралии был им практически перекрыт, и поэтому им приходилось оседать в районах Южной Азии, Африки и Карибского бассейна, занимавшихся экспортом сырьевых товаров. После отмены рабства потоки труда в регионе были в основном представлены законтрактованными рабочими или мигрантами, получавшими ту или иную форму помощи от работодателя или правительства. Законтрактованные рабочие, в сущности, были лишены возможности перемещения, что делало их, по-видимому, абсолютно беззащитными перед колебаниями цен и зарплат[201]. Что касается движения работников, занятых в обрабатывающей промышленности стран периферии, то оно потеряло почву под ногами, поскольку силы международной торговли вынудили эти страны еще сильнее сосредоточиться на добыче ресурсов. По мере того как усиливалась деиндустриализация, в ресурсоориентированных экономиках все реже появлялись даже намеки на рабочее или реформаторское движение. В этом контексте можно утверждать, что заторможенное развитие рабочего движения на периферии было оборотной стороной его раннего расцвета в центре.

Признаки противоположной тенденции наметились перед 1914 годом. Цены на сырьевые товары начали снижаться, а импорт изделий обрабатывающей промышленности подорожал. В Бразилии местный бизнес, сосредоточенный в городских центрах, путем импорта иностранных технологий заложил основу для современной хлопчатобумажной промышленности, что создало предпосылки для перераспределения конкурентных преимуществ во второй половине XX века. Рабочие начали организовываться. Опять же, влияние иммиграции было противоречивым. Новые горожане замещали собой местное население и бывших рабов в качестве основной категории рабочей силы. Хотя многие профсоюзные активисты не понаслышке знали о том, как идеалы социальных преобразований воплощаются в Старом Свете, в своих попытках донести эти идеалы до рабочих они сталкивались с затруднениями.

Рабочие лидеры, приехавшие из Италии, не смогли вникнуть в специфику экономических проблем тех, кто недавно прибыл из Португалии <….> Даже спустя несколько десятилетий после начала XX века профсоюзные организации, вроде укладчиков кирпича в Сан-Паулу, должны были преодолеть большие препятствия, чтобы привлечь новых членов неитальянского происхождения, поскольку на собраниях и в пропаганде профсоюза использовался итальянский язык (Maram 1977: 258–259).

Эти трения накладывались на идеологические конфликты между анархистами, социалистами и сторонниками либеральных реформ (Wolfe 1993). Пик развития рабочего движения пришелся на межвоенный период, когда сложились иные экономические и политические условия.

Поскольку рабочие на периферии были лишены избирательных прав, поддержки либералов и сторонников реформ, а также не могли рассчитывать на давление торговых партнеров своих стран, всякое повышение их благосостояния зависело от наступления экстраординарных исторических событий. В Мексике рабочие с успехом воспользовались возможностями, созданными революцией, чтобы бросить вызов всевластию работодателей на рабочем месте. После 1910 года условия труда на мексиканских хлопчатобумажных фабриках коренным образом улучшились. В соответствии с нормами, действовавшими в Европе, рабочий день сократился с четырнадцати до восьми часов, была введена компенсация при несчастном случае (Bortz 2000). С долговым рабством благодаря революции было покончено (Suarez-Potts 2012). На фоне остальных стран глобальной периферии Мексика резко выделялась.