Кембриджская школа. Теория и практика интеллектуальной истории

…в виду признания присяжными, что одно насилие (со стороны власти) не уполномачивает на другое (со стороны подвластных), суд получил бы полное основание, особо оттенив первое из этих насилий, почерпнуть в произведенном им впечатлении и в житейской обстановке подсудимой поводы для ходатайства перед государем о дальнейшем смягчении, о милосердии <…>. Представление суда – подробное и твердое – указывало бы государю на то, как беззастенчиво преступают его сановники границы законности и уважения к человеческому достоинству… [Кони 1933: 212].

Таким образом, Александров и Кони всячески подчеркивали «общественное» значение судебного процесса и важность принимаемого решения для общества. Под «обществом» тогда скорее понималась читающая публика [Долгих 2006: 54–56; Калугин 2011: 374–376; Каплун 2011]. Речь в первую очередь идет о столичной публике, которая была обеспокоена своим недостаточно цивилизованным образом в Европе. Стоит отметить, что публичность в деле Засулич играла очень важную роль – публика была активным действующим лицом процесса. Из объемных воспоминаний Кони о деле Засулич видно, что он хорошо понимал ценность фактора публичности для процесса и успешно использовал его, выступая и как режиссер, и как администратор в театральном смысле слова[586].

Для начала особое внимание он уделил распространению «билетов» на процесс среди влиятельных светских персон из столичной публики. Надо сказать, что формально процесс был открытым, но допуск публики без билетов, как писал Кони, мог «вызвать всевозможные беспорядки, скандалы и, может быть, даже увечья» [Кони 1933: 94–95]. По его собственным словам, он был завален письмами и просьбами о билетах. Допуск сочувствующей публики был крайне важен, потому что во многом именно от точки зрения присутствовавших на заседании зависела трактовка приговора в Петербурге. Как пишет сам Кони, «некоторые сановные негодяи», допущенные на закрытый для публики политический процесс над пропагандистами 1877 года, распространяли слухи, что «подсудимые, стесненные на своих скамьях и пользуясь полумраком судебной залы, совершают во время следствия половые соития» [Кони 1933: 57]. Зная о стигматизации женщин, принимавших участие в революционном движении, значительную часть билетов на процесс Засулич раздали образованным и прогрессивным женщинам Петербурга. Присяжные, со своей стороны, также относились к Кони как к своего рода театральному режиссеру. Накануне заседания они обращались к нему через судебного пристава с вопросом, «не следует ли им в виду важности заседания 31 марта надеть фраки, у кого есть, и белые галстухи». Кони просил передать им, что не находит это нужным [Кони 1933: 96].

Современники, которые не поддерживали оправдательный приговор, указывали на неприличную «театральность» процесса и ставили ее в вину председателю суда. Этот факт был отмечен и в кассационной жалобе обвинителя. Обвинитель Кессель жаловался на то, что когда речь защитника сопровождалась аплодисментами, то председатель Кони должен был не только прекратить «беспорядок», но и «пригласить присяжных заседателей не обращать ни малейшего внимания на такое обстоятельство, которое не должно иметь никакого влияния на разрешение дела» [Кони 1933: 403]. Таким образом, суд и судебная процедура были скомпрометированы не только театральностью, но и эффектом, который публичность оказывала на ход и результат дела.

Кроме того, в кассационной жалобе обвинитель жаловался и на другую форму незаконного, по его мнению, влияния публики на процесс: председатель на процессе допустил чтение газеты «Новое время» как источника информации о наказании Боголюбова, подтолкнувшего Засулич к мысли о покушении. Обвинитель оспаривал объективность газетной публикации как свидетельства, указывая на то, что официальные источники сведений о случившемся должны были иметь приоритет на суде [Кони 1933: 391–392]. Действительно, чтение заметки было важным приемом в пользу Засулич, если учесть, что, как уже говорилось, российское общество того времени формировали определенные культурные практики, прежде всего чтение. Тем самым все присутствовавшие на процессе представители читающей публики могли соотнести себя с Засулич, которая, в отличие от других читателей столичной газеты, не смирилась с противозаконным унижением человеческого достоинства и отважилась принести себя в жертву.