Кембриджская школа. Теория и практика интеллектуальной истории

Режиссерский замысел Кони в принципе сработал – петербургские газеты писали о процессе как минимум с сочувствием. Наиболее эмоционально радость по поводу оправдательного приговора выражала влиятельная газета «Голос». В судебном репортаже присутствовавший на процессе публицист Григорий Градовский так передал основной эффект судебного процесса: «…Это не ее, а меня, всех нас – общество судят» [Градовский 1878: 2]. И дальше он пояснял, за что:

Нам даны уставы, законы, положения, созданы учреждения; но кто же их не соблюдает, кто проповедует систему всевозможных охранений и усмотрений, запретов и недоверий, кто прямо или косвенно потворствует разладу между словом и делом, что делало общество, отчего молчала печать, не раздавались ли, наоборот, протесты против малейших поползновений обуздать наше своеволие, не находились ли публицисты, которые извергали ругательства, требовали публичных экзекуций, розог и плетей на площадях [Градовский 1878: 2].

Как видно из репортажа, на процессе чувства возобладали над разумом. Именно так сформулировал дилемму процесса председатель суда Кони: сострадание милостивого суда или разум закона. Но были ли у закона в лице обвинения шансы убедить общество в своей справедливости, требующей защиты суда?

Основным аргументом обвинения обвинитель Кессель избрал противопоставление «своевольного» суда Засулич «суду законному». Это противопоставление должно было, по всей видимости, убедить в первую очередь ключевых участников процесса – коллег-юристов Кони и Александрова – со всей ответственностью подойти к своим речам на суде. Действительно, от решения присяжных зависела репутация суда, в престиже которого были заинтересованы все действующие лица. Вопреки обвинениям Кесселя в слабом выступлении на процессе, надо отдать должное обвинителю: он очень четко сформулировал невозможность оправдания Засулич путем убедительного противопоставления самосуда Засулич «суду законному»:

…Самоуверенно предположив, что ее взгляд вполне солидарен со взглядами общества, <…> Засулич сочла возможным устроить какой-то тайный суд.

Устроив тайный суд, она сочла возможным соединить в своем лице и прокурора и защитника и судью; она считала возможным постановить смертный приговор, который она же, молодая женщина, привела в исполнение, к счастию неудавшееся [Процесс 1906: 64].

То, что молодая женщина может взять на себя властные функции основных фигур судебного процесса, выглядело как полный абсурд. В подтверждение своей правоты обвинитель Кессель напоминал, что средства Засулич преступны, потому как они подрывают законность как важное условие общественной жизни. Здесь стоит обратить внимание на терминологический выбор обвинителя: речь идет не о государстве, а об обществе. Жертва Засулич, градоначальник Трепов, представлен как «общественный деятель»:

Я вполне уверен в вашем согласии с тем, что каждый общественный деятель, кем бы он ни был, имеет право на суд законный, а не суд Засулич. Я уверен также в вашем согласии, что никакая общественная жизнь, никакая общественная организация не возможна там, где общественные деятели, администраторы, судьи, земские деятели, публицисты вынуждены были бы помнить, что как бы они ни поступали, а с той или с другой стороны на них все-таки будет направлен револьвер. Я думаю, что эти общественные деятели имеют право на то, на что имеет право каждый человек, право на жизнь [Процесс 1906: 64].