Кэп и две принцессы

Ёшка вздохнула так красноречиво, что сразу стало понятно: принесённый в дар уюту КЭПа заварник с чашками у неё далеко не первый и не последний. Ну, а потом Рене уже железной рукой кэпа отбивала все попытки синхрониста «сделать лабораторию уютной». Потому как в ином случае КЭП очень скоро превратился бы в филиал Ёшкиного дома до посещения комиссии, то есть — в склад разнообразных, ненужных вещей.

Но сейчас, когда кают-компания наполнилась весенней свежестью листьев смородины с лёгкой ноткой древесной терпкости, эти чашки с приторно-сладкими овечками, скачущими по их бокам, были так кстати. Символ Земли. Символ дома. Запах смородиновых листьев — концентрат размягчался под паром заварника, и глупые морды несущихся в неизвестность овечек.

«Ну да», — подумала Рене. — «И дома, и символы разные бывают».

— Ты скучаешь по Ёшику? — спросила Рене Кима, который, приподняв крышку заварника, как-то очень уж внимательно уставился на расправляющиеся в тающем брекете льда листья.

— Вот ещё, — буркнул Полянский. — Просто думаю, что непорядок, когда вместо члена экипажа летит кто-то другой. Поэтому у нас всё сейчас наперекосяк и идёт.

— У вас всё идёт наперекосяк с тех пор, как вы сели на Пятую…

Рене сначала удивилась, почему её мысли прозвучали как бы со стороны, да ещё с таким неприятным металлическим скрежетом, а через секунду она увидела на входе в кают-компанию существо в скафандре с нашлёпкой для хвоста.

— Очнулся? — спросила она республиканца, изо всех сил стараясь, чтобы голос звучал как можно дружелюбнее. Он был, наверное, неплохим парнем, только появлялся очень некстати. Эти последние часы на КЭПе принадлежали только ей и Киму Полянскому.

— Я проверил всё, что было можно, — ответ на вопрос Рене был столь очевиден, что льсянин не озаботился даже формальным ответом. — Кроме нас, здесь никого нет.

— Ну, на КЭПе точно, — «успокоил» его Ким. — Входной шлюз не пропустит постороннего. Он настроен только на меня и тебя… Ну, и на кэпа, конечно…

Он кивнул Рене.

— А на эту вашу Ёшку? — поинтересовался льсянин. Он пытался протиснуться за чаепитейный стол, но ему очень мешал хвост, упакованный в скафандр. Хвост безбожно скользил.

Ким покачал головой:

— Экипаж — троица. Лаборатории, подобно нашей, никогда на большее количество получивших доступ не настраиваются. Я был удивлён, когда ваш шлюз пропустил всю нашу компанию, абсолютно ему незнакомую. Что за охрана такая?

Никто не успел ему ответить, потому что на Вторую вдруг упала ночь. Внезапно разошлись плотные тучи, солнце пропало, и темнота оказалась не той красно-фиолетовой, что была несколько часов назад, и не той оранжево-кирпичной, как только что. Она внезапным коршуном, раскинув смоляные крылья, кинулась с неба, разгоняя по нему море звёздного огня. И была невероятно чёрной и безбрежно блестящей.

Тысячи звёзд — и далёких, еле различимых, и близких — крупных, сочных, — то жались друг к другу, сгущаясь в небольшие скопления, то в гордом одиночестве полыхали на чернильном, темнее всего самого тёмного небе. Они убегали от хищной тьмы, дразня её живым, тёплым светом.

Рене и Ким прильнули к огромному лобовому визору, любуясь на грандиозную космическую картину. Видеть над головой чужие созвездия им приходилось не раз, но всегда это было что-то новое, сбивающее с ног своим величием.

— Темнота и бесконечность. Бесконечная темнота — вот что одновременно пугает и манит, — сказал Полянский. — Тебе не кажется это странным? Мне всегда до одури страшно перед бесконечностью и всё-таки тянет с ней договориться.

Рене собиралась ответить что-то не менее высокое, только шорох позади заставил её вспомнить, что тут есть кое-кто ещё. Льсянин, снявший только шлем от скафандра, небольшой, плотной гусеницей всё-таки втиснулся за стол, и пытался прожевать большую вафельную конфету, так и не освободив её от бумажки.

— У вас странный вкус, — произнёс он, уставившись круглыми тёмными глазами на восторженный экипаж КЭПа, не мигая. Изо рта у льсянина свешивался обмусоленный кусок обёртки, разодранный мелкими, острыми зубами. — Слишком много целлюлозы, как мне кажется.

— Тебя не угощали в Управлении конфетами? — спросила Рене. — Выплюнь бумажку, её не едят.

— Они сказали, что вкусные вещи для меня вредны. Вызывают эмоции.

— Испортил всю торжественность момента, — вздохнул Ким. — Ну что ты за республиканец такой! Даже подобной красотой тебя не проймёшь!

— Не проймёшь, — согласился льсянин. — Я не знаю, что такое красота.

— А как же вы тогда… Строите, любите, объединяетесь?

— Ничего из этого мы не делаем, — с достоинством ответствовал льсянин. — В этом-то и проблема.

Рене отошла от огромного иллюминатора, села напротив Кена. Ей одновременно и хотелось вытащить из его пасти бумажку, и было неприятно. Вот даже у Кима она бы вытащила пожёванную обёртку изо рта (хотя сложно было представить ситуацию, в которой ей пришлось бы так поступить), а у инопланетника — не могла. Неужели Рене подвержена ксенофобии? Если это так, то по возвращении на Землю, её отстранят от полётов.