Кэп и две принцессы

Рене почувствовала за спиной движение. Экипаж вслед за ней вывалился из КЭПа и сейчас во все четыре глаза — пара человеческих и пара чёрных бусин — смотрел на её действия.

— В медблок его, живо! — прикрикнула Рене, — оставь свою пушку, Ким, потом, всё потом!

Она побежала, не оглядываясь к лабораторному модулю. Здесь всё было гораздо компактнее, хотя лучше сказать — теснее, чем на «Иллюзионе», поэтому Рене успела пройти дезинфекцию и переодеться в операционный костюм, пока Полянский с республиканцем притащили умирающего и погрузили в реанимационную капсулу.

По опыту восстановления Кена Рене знала, что льсянский организм в основных моментах функционирует по тому же принципу, что и человеческий, и даже обладает более совершенной способностью к регенерации тканей. Поэтому она, нисколько не сомневаясь в том, что увидит, бросила взгляд на монитор.

— Фибрилляция желудочков!

Если промедлить ещё хоть мгновение, его мозг умрёт от неспособности сердца перекачивать кровь.

— Эпинефрин немедленно! Ампулу! Мне, а не в систему!

Ким кинулся к шкафчику, где на всякий случай стояли препараты для ручного применения, но вдруг остановился:

— Кэп, как ты ему вколешь адреналин? Он же не выдержит… Может, амиодарон?

Эпинефрин и в самом деле старейший искусственный аналог адреналина — гормона, способного задать такой тонус льсянину, что пережить это сил не хватит. Но разбираться было некогда.

— Не поможет! — закричала Рене. — Давай адреналин! И отойди!

Она снова взглянул на монитор. Капсула вздрагивала от дефибрилляции, которую начала проводить через долю секунды после диагностики. Четыре разряда пропустили, увидела Рене на экране. Прямая линия чуть подрагивала, это означало, что жизнь еле теплится в республиканце, но уже уходит. Клетка за клеткой — так умирает сердце.

Рене надела на шприц с производной адреналина огромную кардиальную иглу. Игла была рассчитана на скорую помощь людям, и рядом с невеликим телом льсянина, который ещё и усох от того, что, кажется, ничего не ел несколько дней, выглядела угрожающе. И сердечко у него было такое маленькое… Похожее на большую ягоду клубники. Раз в пять меньше, чем у неё, Рене.

— Я не могу, — рука со шприцем дрогнула. — Чёрт с ним, с дипломатическим скандалом. Просто не могу…

— Ты знаешь, что делать, — просто кивнул Ким. — Кэп, ты сможешь.

И от того, что он сказал это так просто, словно Рене и в самом деле ничего не стоило вот так взять на себя ответственность за чью-то стремительно угасающую жизнь, а этот кто-то не был даже человеком, она почувствовала себя сильной. В конце концов, Рене столько раз ставила эксперименты на лабораторных мышах! «Это просто ещё одно очень маленькое сердце», — сказала она сама себе. — «Ничего особенного».

Кончик иглы вошёл в шкурку льсянина как по маслу. Рене вводила её всё дальше и дальше, не обращая внимания на пот, который выступил на лбу крупными каплями и уже готов был залить глаза. Чья-то заботливая рука промокнула её чело мягкой салфеткой, которая тут же впитала влагу. Конечно, это был Ким. Кто же ещё? В шприце наконец-то появилась капля крови.

Игла попала в это маленькое сердечко. Рене надавила на поршень, а затем резко вытащила иглу.

— А где Кен? — вдруг спохватилась она.

Полянский махнул рукой:

— Как всегда… Переволновался.

Тело льсянина в реанимационной капсуле содрогнулось. На мониторе резко дёрнулась линия жизни. Незримый художник, рисующий явь и смерть, выводил на экране пики и спады, словно решал сейчас: дать ли ещё шанс этому существу. Льсянин глубоко, со всхлипом, вдохнул и выдохнул.

— Ты справилась, — голос Кима Полянского донёсся словно откуда-то издалека.

Что-то тихо и даже как-то вкрадчиво толкнуло Рене в ту часть черепа, которую ласково называют «темечко», и она внезапно почувствовала сильное головокружение. На блестящей боковой панели пульта Рене увидела своё отражение, настолько бледное, что это ощущалось даже на невнятной поверхности пластика.

Не успев удивиться внезапному приступу мигрени, она тут же ощутила резкую боль в области солнечного сплетения. Словно кто-то врезался в живот Рене со всего маху, хотя кто бы это мог сделать? Вскрикнув, она полетела на спину, выставив руки и хватая воздух в попытке смягчить падение. В глазах потемнело и одновременно с этим открылось странное, внутреннее зрение. Рене со стороны увидела своё опрокидывающееся на спину тело, а потом её закрутило в водоворот красок и звуков.

Боль была жгущая, разрывающая голову. Казалось, что тело застыло в вечной мерзлоте. Наверное, она прокусила язык, потому что во рту появился металлический привкус.

И ещё…

Ещё что-то.

Новое.

То, чего Рене никогда не испытывала, и не могла сразу определить в бухающей снарядами голове. Круглые пузыри, похожие на раздувшиеся молекулы воздуха, которые она так часто наблюдала в микроскоп, превращались в странные послания. Вместе с чуждыми её сознанию мыслями, неприятными волнами накатывали запахи. Запахи страха. Запахи тоски. Запахи бесконечности.