Кэп и две принцессы

Самым сложным оказалось передвигаться по звездолёту, стоять, сидеть, лежать, постоянно чувствуя, что у тебя сзади — мощный хвост. Конечно, никакого хвоста ни у Рене, ни у Кима не появилось, это были ощущения льсянина, базово-поведенческие. Он всегда и автоматически учитывал эту часть своей физиологии, как человек, который, не думая, перемещается в пространстве в соответствии с двумя руками, двумя ногами, туловищем и головой. Новое ощущение себя в окружающем мире приводило в замешательство и заставляло чувствовать инвалидом.

Каждый остался при своём теле, вот только управлялось оно сразу тремя импульсами. И сначала эти сигналы подавались в центральную нервную систему в абсолютный разнобой. Сутки они учились заново двигаться. Ситуация сложилась более, чем странная, а уж про то, что неимоверно неудобная, и говорить не стоило.

Объединённое сознание у всех разом вспыхивало само собой причудливыми фигурами, рванными образами, похожими на призраков — с непрестанно меняющимися лицами и силуэтами, обрывками слов и фраз… Прошло несколько часов, прежде чем они научились хоть как-то задерживать и оформлять в понятные всем троим символы из этой непрестанно бурлящей каши.

— Мы сейчас, как Змей Горыныч наоборот, — сказал Ким, когда волна первой паники прошла, и все трое удостоверились: они даже не то, чтобы читают мысли друг друга, а как бы живут в одной голове.

В собранных в одну кучу мыслях пролетел большой ящер с тремя головами на тощих зелёных шеях.

Все тут же вспомнили, как Полянский старательно изучал всех мифических монстров, которые когда-либо придумывал человек. Или не придумывал, а видел. Чем необъятнее было существо, тем с большей тщательностью будущий гигантолог копал про него информацию.

Все трое посмотрели вслед Змею Горынычу. Крылья у него тоже были хлипкие, настолько непропорциональные телу, что оставалось только догадываться, как они его держат на высоте.

В таком общем способе мышления был всего один, но жирный плюс: республиканец понимал их теперь с полу импульса. Ещё несколько часов назад он стал бы долго и нудно расспрашивать, что такое «горный змей», но сейчас все знания Полянского по мифологии тут же укоренились в его разумении.

Шёл третий день их странного сосуществования, и ни один из троицы не мог вспомнить ничего подобного за всю историю своей расы.

— Кажется, — Рене напряглась, чтобы передать остальным смысл послания. — В истории человеческой медицины есть упоминание о том, что раньше при частичном параличе мог возникнуть «синдром чужой руки». Это когда пациент не контролирует одну из своих рук и ощущает её действия так, будто ею управляет кто-то другой или что у этой руки своя собственная воля. Это происходит при повреждении мозга: каждая рука находится под контролем противоположного полушария.

— Нет! — Это Ким сказал вслух. Ему так было легче отсечь всё ненужное, что непременно вьющейся лентой накручивалось вокруг главного смысла. — Это вообще совершенно другое.

— Да, — согласилась Рене. — Просто ничего больше в голову не приходит.

— Про твою голову я тоже теперь всё знаю…

Кен большую часть времени отмалчивался, и Рене с Полянским только диву давались, насколько в его сознании не было ничего лишнего. Мыслил льсянин неизвестными им символами, которые выражали либо примитивные инстинкты, либо научные знания республиканца. А ещё он находился в некоем шоке от яркости и разнообразия мышления землян. Ему в этом плане совершенно нечего было предложить: эмоциональная сфера, которая делает мысль запутанной, а жизнь насыщенной, в льсянском устройстве и в самом деле еле-еле теплилась в районе нуля.

Промелькнувшая было широкая труба, которую льсянин выдал при слове «дом», тут же исчезла, не оставив ни малейшего шлейфа ностальгии. Низкие кустарники неизвестной породы, невысокие лысые холмы, испещрённые чёрными зевами нор, небо с оттенком болотной зелени — даже все эти символы, связанные у Лься с понятием Родина, казалось, ничего не значили для него. Только один раз память пошла болезненными волнами: когда у всех троих в ложной памяти завертелся голограммой живой бюст очень похожего на Кена крыса. Бюст, усечённый по грудь, стоял на подставке, как и положено нормальному бюсту, только в круглых глазах отражалось не равнодушие, как всегда у Кена, а плескалась чёрная злоба. Бюст что-то громко пищал, гневно и — Рене и Ким это поняли только по ощущениям льсянина — страшно.

— Это что? — пронесло у них в головах разом.

— Мырск пщщщррраушшууу, — вздохнул Кен, и пояснил:

— Я правда, не могу перевести. Это его имя. Он… главный.

Рене и Полянский решили на всякий случай запомнить этого Мырска. Тем более что он тут же исчез из памяти республиканца. Без крючков эмоций ничего надолго не задерживалось в его воспоминаниях.