Хааст Хаатааст

Интересная штука – наша система правосудия. Чем глубже пытаешься продраться сквозь нее с каким-нибудь делом, тем яснее понимаешь, что находишься на фабрике, где прорабом выступаешь ты сам. Здесь в многочисленных цехах и мастерских разложены всевозможные юридические инструменты. Каждым цехом руководит его начальник – беспрекословный распорядитель протокола, по которому эти инструменты можно задействовать. Чтобы чего-то в этой системе добиться, надо быть необычайно пробивным, целеустремленным или просто авторитетным бойцом, который все нужные инструменты найдет, со всеми начальниками договорится, и начнет толкать тяжелый булыжник своего делопроизводства сквозь цеха, ни на минуту не ослабляя хватку, до победного конца. Всю первую неделю мая Хааст был погружен в роль такого викинга-штурмовика по делу Антипа. Звонил в Москву, выяснял, договаривался, ругался. Дворец Фемиды, при первой осаде оказавшийся совершенно неприступным для человека извне, начал постепенно приоткрывать дверцы и щелочки, из которых торчали веревочки и детальки. В конце концов все-таки удалось за какие-то веревочки потянуть и некоторые детальки подкрутить. Хааст не терял времени, и правильно делал – в середине мая полиция сообщила о поимке Антипа. На следующий же день Хааст отправился в участок и навестил приятеля. На дворе стояла по-настоящему теплая весенняя погода, а Антип был заперт в темной камере один, хмурый и подавленный. При появлении Хааста он ничуть не оживился и продолжал сидеть, смотря в пол.

– Здравствуй, Антип, – сказал Хааст, усаживаясь рядом.

– Ну привет, Хааст.

– Это не я сдал тебя полиции, дружище.

– Да какая разница, ты, не ты. Выпить есть?

Хааст достал из кармана флакон коньяку, подарок Чагина, и протянул Антипу. Тот смачно отхлебнул.

– Послушай, Антип, у меня к тебе вопрос. Скажи, почему ты один вступился за эту Таню Воробьеву? А другие что же не помогли?

– Вот, значит, как? Опять ко мне в душу лезешь? Ты что, в курсе этого дела?

– Ну, я навел кое-какие справки. Но я не понимаю, там же полно народу было, ее друзья, а ты ее в первый раз видел. Зачем ты полез туда один?

– Идиот я потому что. Вот и весь ответ. Доволен?

Повисла тягостная пауза. Было видно по лицу Антипа, что Хааст вверг его в воспоминания об этом злосчастном вечере.

– А знаешь что, Хааст, я, пожалуй, тебе расскажу, – вдруг сказал Антип, очнувшись. – Просящему дается. Так вот, Хааст, я ее не в первый раз видел. Это для тебя Таня Воробьева – двадцатипятилетняя дура, из-за которой я сел в тюрьму. А для меня она – шестилетняя девочка с косичками, без двух передних зубов. Такой я ее запомнил. Мы ходили вместе с ней в старшую группу садика и в первый класс. Веселая была, светящаяся девочка, попрыгушка. Добрая очень. Я подрался как-то в садике, меня мальчишки поцарапали – а она мне подорожником кровь останавливала. Так мы с ней и познакомились. Она говорит: «Ну-ка не шевелись, а то заражение будет». Командирским таким, деловым тоном. Она постарше немного была. Я послушался. Мы с тех пор не то что дружили, но замечали друг друга. Я был у нее один раз на дне рождения, ей, кажется, семь лет тогда исполнилось. Как сейчас помню, ее родители показывали нам кукольное представление за ширмой из развернутой картонной коробки. Потом они переехали, и я ее больше вообще никогда не видел. В тот вечер я ее, естественно, не узнал. Но мы как пришли, там мое имя назвали – Антип, мол, знакомьтесь. Потом она ко мне подходит где-то в коридоре, и говорит – Дьяконов, что ли? Ну, оказалось – это она. Мы немного поговорили, вспомнили нас, детишек. Потом я – к своей цаце, она – к своему этому типу. Я не видел, как они в другую комнату ушли. Потом, когда услышал ее крики, вскочил, смотрю, все сидят, скоты, и мне тоже машут – садись, мол, не лезь туда. Вот такая славная компания там собралась, и этот дебил был типа заводилой там, вроде как авторитетом. Ну, я бегом туда к ним в комнату. Остальное, ты, похоже, знаешь. С адвокатом моим, что ли, говорил?

– С ним, и со следователем тоже. Хреновая история. Да уж, приятель, та еще штучка эта Таня оказалась.

– Ну да. Хотя знаешь…Я слышал, ей и всей компании угрожал перед судом отец этого типа, полковник авиации – для него это был вопрос чести. Короче, запугали ее.

– Крепко не повезло тебе, старина, – с грустью и участием сказал Хааст.

Антип помолчал с минуту, потом спросил:

– А скажи-ка мне, поборник буквы, – что предписывает делать твоя буква, когда ты, к примеру, заходишь в подъезд и видишь, как двое бугаев насилуют девушку? Вызвать полицию? Так пока она приедет, они ее уже изнасилуют, а то и убьют. Предписывает твоя буква рисковать своей жизнью, здоровьем, судьбой, ради незнакомого человека в беде? Нет, не предписывает. А дух – предписывает. Понял? Ты ведь даже не знаешь, чем твое вмешательство потом для тебя обернется. Защитит тебя потом твоя буква? Если повезет, то да. А если не повезет, то нет.

Хааст не знал, что на это ответить. Посидели немного в тишине. Наконец он сказал:

– Ну что мы все о грустном да о грустном, а? Я могу тебя, Антип, немного и порадовать.