Хайм

Телефонная трубка возвращалась на место лишь к обеденному перерыву, что, впрочем, не означало окончания беседы – она продолжалась в кафе, на послеобеденной прогулке и во время обязательной сиесты. Вернувшись в офис, мать снова набирала номер. Тогда еще не было мобильной связи; представляю себе, как моя бедная мамочка страдала во время вынужденных перебежек от телефонной трубки к ресторанному столику и обратно. Закончив рабочий день, она поспешно направлялась к телефону, именуемому домашним, – подозреваю, что именно эта примета служила для нее напоминанием о необходимости уделить минутку-другую еще и семье.

– Люди, будьте реалистами! – говорила бабушка. – Когда-то нужно и жить, а не только убивать время на всякие глупости!

Но что значит «жить», бабушка? Жаль, что я вовремя не задал ей этого вопроса. В детстве мне казалось, что бабушкин упрек адресован только моим родителям, что снаружи все обстоит иначе… Снаружи? Смотрите-ка, я и в самом деле сказал «снаружи», то есть непроизвольно воспользовался выражением, услышанным от Найта. Это ведь он называет «снаружистами» тех, кто пребывает вне его виртуальной действительности. И вот теперь я… Что ж, если судить по моей семье, то зыбкие, надуманные основы ее бытия если и отличались от хаймовского онлайна, то только в худшую сторону. Ведь подростковые игры моего отца и мамин отказ хоть на минутку высунуться из раковины телефонной болтовни свидетельствовали об их полном отрыве от реального мира.

Но довольно о моих родителях: оказавшись снаружи, я быстро просёк, что они никакое не исключение. Напротив, именно они жили «как все» – в том же затянувшемся детстве, в том же тотальном отказе, на арене постоянной бойни истерзанного в кровь, убиваемого, оглушенного времени, времени жизни – их собственной жизни! Как выяснилось, мамину боязнь приостановиться испытывали практически все «снаружисты». Кто-то убегал от этого страха в наркоманию, кто-то – в игру, кто-то – в безостановочную погоню за той или иной химерой. При этом самыми большими счастливчиками выглядели те, кого обстоятельства вынуждали к тяжелому отупляющему труду: у них просто не оставалось времени ни на что, кроме работы и сна. Смешно, что они же больше всех жаловались на судьбу, наивно отождествляя счастье с освобождением от тягот. Бедняги! Получив желанное освобождение, они оставались наедине с необходимостью привыкать к реальному миру и, как правило, гибли, не зная, как справиться с обрушившимся на них бременем свободы. Вот так! Получалось, что снаружисту легче уцелеть на каторге, чем наедине с самим собой!

Это всегда поражало меня: почему? Что там такого ужасного в этой картине, что люди не в состоянии осилить одного ее вида – настолько, что вынуждены постоянно отвлекать себя? Мозг, не занятый работой, развлечением, сном, немедленно впадает в специфическое состояние, именуемое «скукой», вернее, принимаемое за скуку, – такое непереносимое, что человек готов схватиться за что угодно, лишь бы избавиться от этого наказания. Что за неимоверное чудовище всплывает из спокойных вод скучающего человеческого сознания?

Мне кажется, что я знаю ответ, но знала ли его моя бабушка? Вряд ли: в этом смысле она не многим отличалась от моих и своих родителей и под словом «реальность» имела в виду всего лишь какой-то другой вариант виртуальной игры. И все же призыв ее был совершенно оправданным: не ссорьтесь, люди! Не придавайте значения бутафорской ерунде, не позволяйте миражам вставать между вами. Ведь это именно миражи, бутафория, виртуальный пшик в сравнении с тем всплывающим чудовищем, которое и есть единственная наша реальность, единственная правда, единственный настоящий ответ на все решенные и нерешенные вопросы.

Вот и сейчас дичайшая условность происходящего за моей спиной выглядела такой очевидной, такой несоответствующей реальному положению дел, что не могла не вызывать смеха. Но в то же время эти двое свихнувшихся виртуалов ссорились совершенно так же, как мои покойные родители, – теми же словами и по тем же виртуальным поводам. Женщина в роли мужа и мужчина в роли жены, они казались карикатурой лишь на первый взгляд, но по сути ничем не отличались от своих реальных прототипов снаружи. Эта карикатура была страшной – страшной, а не смешной и больше свидетельствовала о бессмысленности наружного мира, чем о нелепости комедии положений, которая разыгрывалась в моем доме.

– Ну почему, почему ты вечно уходишь от разговора? – это Найт, муж.

– Никуда я не ухожу. Это ты не желаешь ничего понимать… – а это она, Трай, жена.