Хазарский пленник

— Откажись от бань! Платить отныне за тебя не стану! Казначею голову сверну, если попустит! Живи как все! Иначе довеку будешь хазаркой! А не женой князя киевского.

— Хазаркой? Это стало бранным словом? Впрочем, нам не привыкать, — горестно глядя в стену, избегая смотреть в лицо Владимира, ответила Рахиль. — Мой народ всегда преследуют враги! Понять не могу, почему ты так изменился. Почему не любишь меня? За то, что я иудейка? Всё чаще привечаешь Рогнеду. А ведь меня отговаривали, не пускали в Киев, у нас принято искать мужа среди соплеменников!

— Глупости. — Владимир остановился у двери, оглянулся, возразил: — А кем ты была в Атиле? Славянкой? И не рассказывай мне сказок ваших писаний. Несчастный народ, коварные враги! Ложь! Более бредовой религии не сыскать! Вся её суть в двух словах: обмани и убей. Обмани гоя, убей его и возьми все богатства, ибо ты избранный, а они — животные! Истребляй их, ибо вся земля дана вам отцом небесным, Иеговой![19]

— Что ты говоришь, о боже, что ты говоришь? Уходи, я не хочу слышать...

— Ухожу, ухожу! Но не ищи во мне сочувствия иудеям! Мне известно о ваших талмудах и торах больше твоего! Спрашивая, за что не любят иудеев, вы не желаете слышать ответ! Не любят за ложь, за то, что вы прикидываетесь овечками, а веруете в своё превосходство, в исключительность, и всегда презираете народы, средь которых живёте! Ведь у вас свои законы, верно? Что тебе мои упрёки, да? Где-то в пыльных пергаментах записано, что тысячи лет назад ваше племя терпело муки, а значит, нужно мстить всему миру, везде и всюду, таково ваше право!

— Уходи! Ты неприятен мне! Ненавижу! — Её лицо похоже на маску, маску рыдания.

— Ладно, это уже лучше. Русские не скрывают своих чувств! Может, через десять лет и ты научишься говорить правду. Прости, но подумай, по какому праву ты претендуешь на императорскую роскошь? Что ты сделала для людей, чтобы иметь невиданные сооружения? Здесь пять месяцев в году кружит снег! Кто будет греть воду? Кто и за какие заслуги обязан ублажать тебя?

Владимир вернулся в свои покои и по лицам собравшихся понял, что спор слышали. Старый княжеский дом не приспособлен для тайн. Горбань молчит, Крутко легонько подмигнул, поддерживая друга, а казначей отводит глаза. В углу стоит Тёмный, мститель, оставленный Владимиром в доме. Выловили ночью, вот и кличут Тёмным. Он утратил прежнюю бесповоротность суждений и допускается князем к самым серьёзным переговорам на правах оруженосца, которого у князя до сих пор не было. Посыльный и порученец, проныра, каких мало, — вот кем стал ученик ромейского мастера. Сейчас он помалкивает, прислушиваясь к старшим, видимо, сочувствует казначею. Каждому ясно, тому придётся отвечать за растраты.

Филин всегда в тени, словно его и нет здесь.

— Всё слышал? — спросил казначея Марка князь. — Повторять не буду. Медяк дашь сверх отпущенного — головой ответишь! Далее: мы выступаем на печенегов; что есть в казне, принесёшь сюда, понял? Всё!

— А город? — спросил Крутко. — Кто останется?

— А ты угадай! — тяжело опустившись на лавку, ответил князь. — Ладно, садитесь. Кушайте, пока стол накрыт.

Крутобор сел к столу, но есть не стал, в отличие от Горбаня и Филина. Налил квасу и неторопливо глотнул, потом сказал:

— Нехорошо это. Дома отнимать... делить меж хазар.

— Отчего?— уточнил Владимир.

— Кому доверяешь? Бунтовали-то против наёмников! Лучше отправь их, и всё успокоится!

Тёмный повернулся к князю, видно, хотел поддержать Крутка, но смолчал, неудобно говорить с полным ртом, а каша уже набилась за щёки, от угощения оруженосец никогда не отказывается. Долгое время после смерти учителя мыкался без куска хлеба и никак не погасит жадные порывы нутра, всегда берёт побольше, с запасом.

— Да? А скажи мне, брат, войдём ли мы в этот славный город после похода? Войны разно складываются. Когда с добычей и славой, а когда едва живые возвращаются! Как думаешь, больных да измытаренных примут киевляне?! Или затворят ворота и оставят замерзать под стеной?

— Может, и так. Но ведь наёмники — воры! Или ты сам не знаешь? Сколько домов прихватили? А все ли были заядлыми бунтарями? Мои ратники так же разгоняли смуту, да всего десяток домов заняли.

— Верно, — проронил Филин и взглянул на князя.

— Верно, — согласился тот. — А что проку? На кого прикажешь город оставить? Кто не вор? Бочкарь? Сам во владыки лезет! Третьяк? Слишком прост, обманут, обведут вокруг пальца. Ковали? Мягки как глина, куда им? И всем золота подавай, помнишь? А без вас — воевать как? Думаешь, я слеп, не понимаю, кто чем дышит? Эх, Крутобор, где наши друзья, где чистые мыслями да бескорыстные? Полегли... вот и выходит, что кормим волков и на них опираемся.

— Скверно, — угрюмо повторил Крутобор.

— Скверно, — кивнул Владимир. — Ты не слышал, как вчера Улгар да Кандак меня за горло брали! Мол, дома бросать нельзя, горожане пожгут, вся смута лишь на время притихла, надобно уцелевших допросить, чтоб назвали верховод, да всех к ногтю!

Князь невесело оглядел соратников и заключил:

— Из двух зол выбираю меньшее. Как всегда.