Хазарский пленник

На стол легла горсть монет в ладном кошеле, замша не истёрта, видно, в поясе не носили, такой кошель и в подарок принять не худо, а уж с серебром и подавно.

— А не боишься? — спросил стражник, но не договорил. Подумал, этому уже ничего не страшно. Кто из острога вышел, в рубашке родился.

— Чего мне бояться? — ответил Калокир. — Если Горбань самовольничал, радоваться нужно. Если приказ исполнял, время собрать котомку да распрощаться с Киевом. Правда дорого стоит, ты не знал, воин? Хочешь, поздно зайду, чтоб не знал Август?

Страж ещё не заматерел, наводить порядок в остроге — дело неблагодарное. А когда не берёшь греха на душу, не своевольничаешь корысти ради, то и вовсе никчёмное. Потому серебро казалось удобной возможностью скрасить тяжкую службу.

Он успел поглазеть на Горбаня, услышал немало о порядках в прежнем остроге и опасался тёмного пленника. Знал и Августа, строгого к ратникам и недовольного назначением, но неопытного тюремщика не страшился, служба везде служба, исполняй своё, и всё обойдётся. А вот Горбаня боялся до жути. Говорили, правда на ухо, что прежний хозяин всё ещё вольно разгуливает по острогу, проходит сквозь стены и насмехается над князем, подарившим ему жизнь. Да и чего не жить? Квашеную капусту носят из шинка; жареного зайца со сметаной подали на прошлое дежурство, пахучего, лавром несло за версту, это тебе не домашние щи на луковых кожурках; и пиво всегда стоит в комнатушке Горбаня. Любого спроси, о неведомой силе пленника всякий наслышан, стражи зря говорить не станут. Если сказывают, что Горбаню стены не помеха, знать, что-то есть. Клялся Марой стражник с Подола, что видел Горбаня в клети князевого кровника — Чемака. Хочешь верь, хочешь не верь. Ночью был, утром кинулись проверять, один подольский подступиться слаб, нет тёмного. Клеть заперта.

Оно конечно, всегда можно найти доступное пояснение любому чуду. Сунул золота стражу, он сам проведёт кого надо, а после прикинется дурачком, видел, да не ведаю, как возможно. Если дело того стоит. А похоже, ему выпадает достойное, стоящее.

Вечером, когда стемнело на улицах, старший караула повёл фигуру в плаще с капюшоном по коридорам, в дальний закуток, где содержали Горбаня.

Не отпирал клеть, лишь кивнул, гляди. И подал факел. Калокир подошёл ближе к решётке, поднёс огонь к тяжкой преграде и удивился:

— Так где же? Здесь никого!

И так твёрдо прозвучали слова, что каждый поверит, не шутка.

Никого? Как это? Страх и вместе с тем невесть откуда взявшаяся вера сковали мысли стража.

Нет. Злейшего врага Владимира, нет! Не зря посланник требовал показать, не зря! Знать, что-то слыхал! Не зря платил серебром!

Обжигая руку, перехватывая факел, стражник прильнул к решётке и вгляделся в темноту. Нет?

Нет! Кончено! Сбежал! Откупился тать! Откупился? Казнят-то стража, всегда достаётся забитым сторожам!

— Отопри! — прикипев очами к его лицу, скомандовал византиец. — Не подкоп ли?

Страж послушно отпер клеть, отодвинул створку и шагнул внутрь. А зачем? Видно же — пусто. Нет сидельца. Подкопать немыслимо. Ложе невысокое есть, подстилка из соломы, а самого — нет.

— Казнят тебя, страж, — ровным голосом молвил посланник. Стоял, прикрывая тёмный угол, тень прыгала по стене, вслед вспышкам огня, и пояснял хозяину суть. Словно мысли читал. Тот как раз о смерти подумал. Сгинет теперь ни за что! Горбаня не отпускал. Не подходил к дальней клети. Не хотел разговоров за спиной. Мало ли, князю нашепчут и... только смешны те страхи, ибо беда нашла дорогу. Ей нет преград.

— Казнят, если не придумать чего! Ты вот что, пообещай мне сделать всё как велю. Твои мысли в горестях. Путного не спроворишь. О твоей жизни толкую. Верно?

Отбросив капюшон, встревоженный византиец снял с пояса малую флягу с вином, припаслив ведь, как все иноземцы, и поднёс её к губам.

Стражник голодным взглядом провожал каждый глоток, чувствуя, как першит горло, наверное, с горячки. Жажда возникла вслед за страхом и безысходностью, потому страж не удивился, когда ночной гость сунул ему флягу. Поделился.

Принял с благодарностью и, не обтирая горлышка, припал к вину. Пахучая жидкость полилась куцым ручейком, словно в горлышке застряла пробка, но он всё же сосал вино, впитывая с запахом винограда нечто земное, привычное, возвращаясь из мира необъяснимого ужаса в мир плотской жизни.

Вернул флягу гостю и удивился темноте, окутавшей его в то время, когда пробовал напиток. Повернулся к проблеску огонька, хотел подсказать Калокиру, как раздуть факел, и не смог. Огонёк качнулся, вспыхнул ярко, и, падая, теряя дыхание, стражник смекнул — обман! Провёл хитрый ромей! Сотворил подлог!

Калокир вытер флягу, провернул насадку на горлышке, старательно обмыл руки чистым вином из большего отдела и спрятал мудрёное изделие.

Прошёл по коридору к распахнутой клети, где скрывался Горбань, и шепнул в полутьму:

— Выходи. Время дорого.

Вместе тащили в дальний закуток тело стража, на подмену Горбаню. Жгли солому, чтоб лицо мёртвого, ясно, что не живого, подпортило пламя, чтоб опухшее и обгорелое никто не узнал.

Старались. Заметали следы.