Химера: Проза. Лирика. Песни [Авторский сборник]

Как трудно сильным быть:
не гнуться на ветру
и в море грозном плыть
навстречу волнам,
беде в глаза смотреть —
и песню петь задорно,
и заслонить от ворога сестру.

Как трудно боль под сердцем превозмочь,

и мыслей черных разгоняя стаю
в беду попавшему обидчику помочь,
и не всплакнуть, отчизну покидая.

И трудно разлюбившую забыть,

и как с другим ласкается представить.
И сердцу нелегко вот так остыть —
и душу трепетную не оплавить.

Как трудно. Все же надо сил найти,

чтоб с головою поднятой идти.

Уголки

Летят над городом вороны —
до горизонта все черно,
и ветер рвет деревьев кроны,
и будто все осквернено.

Как будто все осатанело,

и балом правит сатана.
Вот так Орда на Русь летела —
и Русь была покорена.

Но все проходит, пролетает —

в грязи лежит ордынский князь.
А русский сокол ввысь взлетает,
летит стрелой, в века вонзясь.

И так с душой бывает часто:

как будто туча воронья
покроет черным помысл ясный —
и нет темней на свете дня.

Страшны душевные оковы,

смешно и глупо: раб себе.
Но вот однажды ты раскован,
навстречу тянешься судьбе.

И не таясь себе подобных,

душой раскрытый нараспах,
не ищешь уголков укромных —
весь тут, в улыбках и стихах.

Улыбка

Херсонская помещица
в морской лагуне плещется.
И светит нероссийское
в зените солнце римское.
И чайки в небе носятся,
и в память что-то просится.

На желтой фотографии

дома как эпитафии,
и пальмы нереальные,
как урны погребальные,
и солнце, пляж — сусальные,
и платья дам как бальные.

Но юная помещица

в морской лагуне плещется
и в знак своей сердечности
улыбку шлет из вечности.

Умиление

День прошел, печаль какая…
Сколько будет этих дней,
распрекрасных, как ушедший?
Встретил нынче старика я,
что кормил из рук-корней
голубей и птах поменьше.

На мозолистые руки,

что крошили мелко хлеб,
поглядел я с умиленьем.
Нет, не знали они скуки,
милые, труда подруги,
брат им молот или серп.
И кивнул с благоговеньем.

Дворник, что с метлой слонялся,

как со свадьбы шедший сват,
выцыганил сигаретку.
Видя, как я умилялся,
прошептал мне: «Это ж Хват.
Ох, был следователь крепкий».

На мозолистые руки

вперил я осевший взгляд.
Серп и молот им не братья,
это лапы старой суки,
жравшей соколов, орлят —
вот она порода гадья.

Нет, не каждой старикашке

уваженье и почет,
кой-кого бы надо вздернуть.
Ах, мы добрые букашки,
кровь отцов нас не печет —
кто б смог дурь нашу одернуть.

День прошел, печаль какая…

Сколько будет этих дней,
распозорных, как ушедший,
что ушел, бельмом моргая,
меж расхристанных парней,
в глубь лубянковских коттеджей.

Химера