Химеры

Собственно, в настоящий момент я представляю собой еще не вскрытый (но срок для разгерметизации назначен, и вряд ли он превышает несколько месяцев) мешок биомусора, годного лишь на рутинные анатомические препараты. Однако во мне еще работают сердце и мозг. Последний решено (медициной) смыть вместе с проникшим в него венком опухолей. (Ради чего и недопустима мысль – отключить насос.) Срок уничтожения этого испорченного мозга – недели полторы-две. Но я собираюсь сопротивляться: считаю, что мозг у меня большой и нейронов в нем достаточно, чтобы хотя бы дописать до точки данное обмокни.

Соревнование уже началось. Должен признать, что изобретатель персонального компьютера (говорят – на русских, правда, сайтах, – что Стивен Джобс воплотил, осуществил, сделал возможной идею, высказанную впервые человеком по имени Сергей Горохов, – вранье, наверное, – который не знал, как ее осуществить-воплотить, но зато придумал шикарное название: Русский интеллектор) был настоящий гений. Мой мозг по ночам сканируют, как жесткий диск, причем я все вижу, но не могу вмешаться. Верней, вмешаться очень могу, даже заставляют, но не могу ничего изменить.

Например, всю прошлую ночь я должен был читать наизусть стихи Маяковского, от корки (серой, шершавой) до корки (такой же, естественно), следуя составу 2-го (или 9-го) тома полного собрания этого поэта за 1922 (или 1929) год. Было ли вообще такое издание? Видел ли я его? Сомневаюсь. Но стихи (мне вообще-то не знакомые) откуда-то знал и, читая их вслух, не мог не отмечать виртуозных рифм и примитивных, лживых мыслей.

А нынешняя ночь посвящена была Чехову. Мне показали десятка полтора короткометражных порнофильмов, где автором сюжетов (циничных, но не бездарных) и реплик (неожиданных и довольно остроумных) был именно он, хотя нигде не значился, ни в каких титрах, которых и не было.

Что-то даст сегодняшний сеанс? Но пока он не начался, постараюсь написать еще страничку – не для сюжета, так для объема. Глаз еще вдобавок, собака, болит.

2

Была такая игра: словесность. Название сохранилось, но правила изменились. А были такие: составляешь из ничьих (общего пользования) готовых слов предложения якобы свои. Как правило – якобы. Настоящие свои получаются редко. Только когда расстановка слов не позволяет никакой другой интонации, кроме прозвучавшей в голове у автора. Бывает, впрочем, что она не вся умещается в одном предложении; воссоздается их последовательностью. Но все равно – настоящая (стоящая) интонация не допускает разночтений.

Потому и не допускает, что ничего лично вашего, кроме интонации, в предложении нет. Даже (и даже особенно) в тех случаях, когда вы изображаете речь чужую.

Ваше присутствие в предложении является его правдой. И каждое хорошее предложение стремится к ней. Чтобы доставить как можно больше наслаждения – вам, это главное, но также невидимому и, как правило, безмолвному игроку напротив, по ту сторону текста. Преобразующему ваш синтаксис в воображаемый голос, а его – в затеи собственного мозга.

Короче, та, старинная словесность была игрой в конечном счете в правду. (Так называемую, конечно. Как бы само слово-то это определить? И что авторы подразумевали? Совпадение движения голоса с ходом текста?) Говорят, и до сих пор ею развлекаются иногда за границей. А на территории бывшей РИ, нынешней РФ, она была в ходу всего два века (ну, с припеком, рыхлым и со следами крови).

Считая, как В. Ходасевич, с 1739 года, с оды Ломоносова на взятие Хотина.

(А много ли в той оде содержалось правды? Подозреваю, что одна лишь и была: что русские предложения поддаются рифмовке и могут быть упакованы в немецкий ямб.

Вообще не понимаю, с чего Ходасевич это ляпнул. Привык, наверное, в эмиграции, что не возразят. И ведь не возразил никто, даже Адамович. Утонченные троечники.)

А князь Антиох Дмитриевич Кантемир сочинил первую свою Сатиру в 1729 году, а первая русская книга (первая книга на русском языке!) вышла из печати (!) в 1740-м, а до того ходила в самиздате ровно десять лет. И это были переведенные Кантемиром «Разговоры о множестве миров» Фонтенеля.

Но ведь «Езда в остров Любви», роман Тальмана, вышла в Петербурге еще осенью 1730-го!

И вообще: историю возникновения русской словесности следует рассказывать как сказку.

3

Например, так. Их было трое. Один был принц (сын низложенного правителя иностранного бывшего государства), другой – попович, а третий – кулацкий (по-нынешнему уважительно говоря) сын. Но тогда это звучало не столь почтенно, и ради образования справку о социальном происхождении пришлось подделать. (Как все равно еврею или дворянину двумя столетиями позже.)

Истовые верноподданные русского царя, все трое, тем не менее, выучив европейские языки, возлюбили цивилизацию.