Хиромантия

Остроконечные пальцы увлекли бы его в религию, но философский узел заметно делает его скептиком; он имеет взгляды, против которых непрерывно борется и иногда даже с горечью; скажем, он раскаивается в своих тайных порывах, в которых не хочет дать себе отчета.

Обладай д’Арпантеньи только остроконечными пальцами, он мог бы по вдохновению открыть свою систему, но применить ее не сумел бы. Философский узел, который дает способность к поиску причин, объяснил ему то, что нашептывало воображение; логика явилась воодушевить его и помочь сделать глубокие выводы.

Несмотря на остроконечные пальцы, скромность его прелестна, и он почти удивляется, когда ему говорят, что он открыл великую вещь.

Но философский узел, в общем-то весьма полезный, имеет также важные неудобства. Он делает своего обладателя, как известно, независимым, и любовь к независимости, которую тот ощущает, довольно дурно приложимая к военной карьере, помешала д’Арпантеньи достигнуть тех высот, на которые давал ему право разум.

Пальцы его, оставшиеся гладкими вследствие отсутствия узла материального порядка, в большой степени дав ему все качества артиста, естественно не могли ему посоветовать порядка и экономии, которых они ужасаются. Но, утолщаясь к основанию, они принесли ему склонность к чувственным удовольствиям и сделали для него жизнь столь же сносной, сколько и возможной, предлагая ему только наклониться, чтоб один за другим, и без строгого выбора, подбирать вес цветы, которые встречаются на жизненной дороге.

Мягкость рук прибавила к его чувственным наклонностям прелесть разумной лени.

Д’Арпантеньи сладострастно ленив, и, быть может, отсюда – это равнодушие к успехам в свете, к репутации, славе, которой он должен бы был обладать; отсюда это отвращение к своим исследованиям, спорам, к своим академическим битвам.

Дорога его шла при полном солнечном свете, – он предпочел идти в тени, и без своего первого сустава большого пальца, довольно широкого, который придает ему известное упрямство, быть может, он оставил бы и свою систему, не столько из боязни беспокойства и интриг, сколько из презрения к человечеству.

Д’Арпантеньи имел, таким образом, все, что необходимо изобретателю: остроконечные пальцы, получающие божественное вдохновение, большой скептицизм, который разбирает и исследует, и логику, которая наконец принимает это вдохновение, холодно рассуждая, что есть верного в стремлениях пальцев и в сомнениях. Его длинные пальцы, вследствие мелочности, даваемой ими, служили ему в его поисках, заставляя заботливо исследовать его систему в самых мелочных подробностях.

Но то, что служит положительным качеством при создании системы, может стать недостатком при ее приложении в общепринятом виде. Д’Арпантеньи, не имея распределяющего порядка четырехугольных пальцев, а также материального порядка, заключающегося во втором суставе пальцев, позволил себе отдаться прелестям описания, прелестям цитат, прелестям науки. Увлекаемый своим философским умом, он на каждом шагу находит предметы для размышлений, восхитительные и в высшей степени интересные для читателей, а также, быть может, и для него самого, поэтому он часто теряет из вида свою исходную точку, к которой возвращается с сожалением, как к вещи слишком положительной, и снова отдается всем фантазиям своего прекрасного воображения. Его большой палец также остроконечен (довольно редкая форма) и еще более увеличивает могущество его созерцательности, но он довольно длинен для того, чтоб дать ему известную силу сопротивления, недостаточную, однако, для торжества над философским равнодушием, которому он очень охотно отдает право господства. Только это помешало нашему изобретателю сделаться руководителем секты; из своего учения он сделал блистающий перстень, но никогда не думал сделать корону. С одной логикой, которая в нем гораздо сильнее стремлений воли, с одним философским узлом, который срывает с их богатого вышитого плаща все величие мира, он естественно пришел к тому убеждению, что наука слишком благородна, слишком величественна и слишком горда, чтоб сделать из нее слугу честолюбия.