Хюбрис, или В тени маяка

Я вхожу в воду, неуклюже переваливаясь на скользких камнях. Мою эквилибристику Зак воспринимает как игру и рыскает рядом, словно одуревшая торпеда. Я заплываю подальше от берега. Вскоре псу надоедает купание, и он возвращается. Я наконец остаюсь один. Ложусь на спину, и, несмотря на то что мое тело покачивается на волнах, мир замирает.

Не знаю, сколько это длится – минуту или десять. Кто-то толкает меня в плечо, а я так расслаблен, что не сразу пугаюсь. Это не Зак, потому что пес как минимум дышит. Я переворачиваюсь на живот, и прямо передо мной оказывается обезглавленный труп. Сердце пропускает пару ударов. Самое страшное, что в воде нельзя мгновенно отпрянуть. Я работаю руками и ногами, пытаясь сделать «полный назад», но мертвец будто приклеился ко мне. Я поневоле регистрирую подробности: на раздувшемся трупе форма военного моряка и только один контр-адмиральский погон. Это что-то означает, но я не могу вспомнить, что именно.

Вода, омывающая труп, попадает мне в рот. Я начинаю кашлять. К ногам подступает холод из глубины, темнеет в глазах. Проклятый шут в уголке мозга звенит бубенцами и посмеивается: «Братец, ничего менее дурацкого я от тебя и не ожидал!» А потом шепчет: «О лучшем пиаре нельзя было и мечтать. Само собой, Давид закончит книгу и в одиночку. Но когда станет известно, что один из соавторов утонул во время работы над романом… О-о-о! Я вижу твои портреты в выпусках новостей. Правда, сам ты их уже не увидишь…»

Я рвусь из объятий холода и глубины, выплевываю воду. Во рту – горечь и соль, а вокруг… вокруг темное неприветливое море, никакого берега и, черт подери, никакого «домика смотрителя». Под низкими тучами все едино – утро, день, вечер, – и в этих пепельных безрадостных сумерках я вижу трехмачтовый парусник, черный, как вдовьи ночи, похожий на ворона среди кораблей. На нем не осталось парусов, а мачты и реи составляют скелет, который еще кое-как поддерживают ванты и штаги. От него веет такой безысходностью, что он вполне годится в качестве последнего в жизни видения…

Судорога сковывает мои ноги; руки уже не в состоянии разгребать тяжелый жидкий лед. Надо мной скользит черный борт парусника; открытые пушечные порты будто выцарапаны пером в обгоревшем дереве. Ни одного человека нет на палубе, и только чудовищно истощенный пес, чьи ребра, обтянутые шкурой, напоминают корабельные шпангоуты, слишком обессиленный, чтобы лаять, скалит зубы на очередной проплывающий мимо кусок мяса, до которого нельзя добраться…

Наступает кромешная тьма, и тут у меня над ухом раздается рычание. Оно заглушает рев ветра и плеск воды. Этот новый звук, словно горловой рык шамана, изгоняет из меня кошмар, и я просыпаюсь оттого, что Зак дышит мне в лицо и глухо, но настойчиво ворчит, требуя выпустить его из «патрола».

18

На часах было около семи. Я выкатился из машины в густую траву и, по примеру пса, окропил кусты. Над землей стелился туман, сквозь который уже пробивалось солнце. Повсюду сверкала роса; влажный холод сразу забрался в кроссовки и под намокшие до колен штанины джинсов. А тут еще Зак принялся отряхиваться, устроив для меня омерзительный душ.

Мальчишка тоже проснулся, но не вылезал из «ниссана».

– Тебе в туалет нужно? – осведомился я.

– Нужно.

– Так чего ждешь?

– Вы без меня не уедете? – спросил он очень тихо.

– Не уеду, – сказал я и не покривил душой. Мотив у меня был вполне эгоистический. Как ни странно, теперь мне казалось, что со слепым будет безопаснее.

Для Зака я насыпал в миску собачьего корма, а для нас с мальчишкой разложил завтрак на капоте. Судя по тому с какой жадностью слепой поедал черствый хлеб, он жил впроголодь уже несколько дней. Сухой паек мы запивали газированной водой. Утро без кофе означало для меня долгие унылые сумерки сознания и вялость членов, но возиться с примусом не было ни времени, ни желания. Поскорее бы уже добраться до «маяка». Худшей поездки я в своей жизни не припоминал.

Это лишний раз подтвердилось, когда двигатель не завелся сразу. Я начал сильно нервничать. Во-первых, пешая прогулка на семьдесят-восемьдесят километров представлялась мне, мягко говоря, экстремальной нагрузкой, а во-вторых, я был не готов пожертвовать машиной. Даже ради моего драгоценного соавтора.

Пришлось усадить мальчишку за руль, объяснить, что к чему, и изрядно попотеть, прежде чем удалось завести «патрол» «с толкача». Вдобавок я испачкался, как свинья. Одно утешало: в конце концов я все-таки продолжил путь на четырех колесах, а не на своих двоих.

При дневном свете дорога (вернее, то, что от нее осталось) выглядела не так устрашающе, однако разогнаться больше чем до тридцати километров в час можно было разве что на воздушной подушке. По радио по-прежнему звучали только шорохи, от которых становилось не по себе. Несколько раз я проверил телефон – а вдруг. Сигнала не было.

Через два с половиной часа я увидел море, тронул за плечо мальчишку и чуть не ляпнул: «Смотри!»

– Что? – спросил он.

– Почти приехали.

Он кивнул:

– Маяк уже близко.

– Откуда ты знаешь?

– Светит. – Он ткнул указательным пальцем себе в голову. – Здесь.