Хижина дяди Тома

— То, что делаю я: пить! Сначала мне тоже было трудно привыкать к этому, а теперь не могу без вина. Надо же иметь какую-то радость в жизни. Выпьешь — и кажется, что не так уж все страшно вокруг.

— Моя мать предостерегала меня: никогда не пей, — сказала Эммелина.

— Мать тебя предостерегала! — с горечью воскликнула Касси. — Кому нужны материнские наставления! Нас покупают, за нас платят деньги, и мы не принадлежим самим себе. Вот так-то! Пей, Эммелина, пей сколько можешь, и тебе станет легче.

— Касси, Касси, пожалей меня!

— Пожалеть? А разве я не жалею? Ведь у меня тоже была дочь! Где она? Кто над ней сейчас властвует, одному богу известно. Наверно, пошла по стопам своей матери. И ее детей ждет та же участь. И не будет этому конца, ибо над нами тяготеет вечное проклятие!

— Лучше бы мне не родиться на свет божий! — воскликнула Эммелина.

— Я тоже не раз говорила это и давно наложила бы на себя руки, да вот только решимости не хватает, — сказала Касси, устремив в темноту тяжелый, полный отчаяния взгляд.

— Это большой грех, — прошептала Эммелина.

— Не знаю… А разве не грех жить так, как мы живем? Но сестры в монастыре рассказывали нам о загробной жизни, и я боюсь умирать. Если бы со смертью все кончилось, тогда…

Эммелина отвернулась от нее и закрыла лицо руками.

Пока обе женщины разговаривали наверху, попойка в гостиной кончилась и мертвецки пьяный Легри успел заснуть. Он редко напивался до бесчувствия. Этому здоровяку ничего не стоило поглотить такое количество спиртного, какое сбило бы с ног или довело бы до полной потери сознания любого другого человека. Но осторожность — отличительное его качество — не позволяла ему терять над собой власть.

Впрочем, в тот вечер Легри на все махнул рукой, стараясь отогнать от себя мучительные угрызения совести, и когда Сэмбо и Квимбо оставили его, он повалился на диван и сразу уснул.

Как осмеливается грешная душа ступать в призрачное царство сна — страну, неясные очертания которой лежат в такой опасной близости к таинственным берегам возмездия? Сон у Легри был неспокойный, полный странных видений. Вот перед ним вдруг выросла женская фигура, закутанная в саван. Холодная рука легко коснулась его лба. Он узнал, кто это, узнал, не видя лица, и задрожал всем телом. Потом все тот же локон обвился вокруг его пальцев, скользнул выше и, словно петлей, сдавил ему шею, не давая дышать. Послышался леденящий кровь шепот. И вдруг перед ним разверзлась бездна, чьи-то руки толкали его туда, он отбивался от них, не помня себя от ужаса, и, оглянувшись, увидел Касси, Она смеялась и тоже протягивала к нему руки, а за ее спиной стоял тот призрак… но уже без савана, и это была его мать. Она медленно отвернулась от своего сына, и он, не удержавшись на краю бездны, полетел вниз под дьявольские визги, крик и хохот. И Легри проснулся.

Розовый свет спокойной утренней зари уже проникал в окна. Утренняя звезда, словно золотое око, смотрела с небес на грешника. Как свеж, как торжественно прекрасен каждый вновь рождающийся день! Он словно говорит человеку: «Вот тебе еще одна возможность бороться за вечное блаженство, Не упусти ее!» Нет языка, нет речи, в которой не слышался бы этот голос, но закоренелый в грехах Легри не внимал ему. Он открыл глаза и прежде всего выругался. Разве для него свершалось ежедневное чудо утра, разве для него играли золотом и пурпуром лучи восходящего солнца? Что ему светлая утренняя звезда — эмблема сына господня! Не замечая всего этого, он встал, пошатываясь, со своего ложа, налил себе стакан коньяку и опорожнил его до половины.

— Ну и ночка выдалась! — услышала от него Касси, входя в гостиную.

— Это не последняя. Таких ночей у тебя еще много будет, — сухо сказала она.

— Почему это?

— Скоро узнаешь почему, — тем же тоном ответила Касси. — А теперь, Саймон Легри, послушайся моего совета.

— Очень они мне нужны, твои советы!

— Послушай меня и оставь Тома в покое, — продолжала Касси, прибирая комнату.

— А почему ты о нем заботишься?

— Почему? Да я сама не знаю почему. Если тебе ничего не стоит искалечить в самое горячее время работника, за которого уплачено тысяча двести долларов, то меня это и подавно не касается. Я все, что могла, для него сделала.

— Вот как? А кто тебя просит вмешиваться?

— Никто не просит. Я не первый раз выхаживаю твоих невольников, спасаю тебе немалые деньги, и вот какая меня ждет благодарность! Проиграешь ты свое пари, непременно проиграешь!

У Легри, подобно многим из его собратьев, была только одна цель в жизни: снять как можно больше хлопка со своих полей, и он держал пари с другими плантаторами, что у него будет самый богатый урожай в этом году. Таким образом, Касси с чисто женской хитростью затронула в нем самую чувствительную струнку.

— Ну ладно, на сей раз с него хватит, — сказал Легри, — только пусть попросит у меня прощения и даст слово больше не дурить.

— Этого он не сделает, — сказала Касси.

— Не сделает?

— Нет.

— А разрешите полюбопытствовать почему? — с величайшим презрением спросил Легри.

— Потому что он поступил правильно и сам это знает. Каяться ему не в чем.