Хижина дяди Тома

Коляска остановилась у пристани. Двое молодых людей поднялись по сходням на пароход. Один из них — это была Элиза — галантно вел под руку миссис Смит, а другой — Джордж — нес вещи.

Подойдя к капитанской каюте за билетами, Джордж услышал разговор двоих мужчин, остановившихся сзади него.

— Я присматривался ко всем пассажирам. Ручаюсь, что на нашем пароходе их нет.

Это говорил один из корабельных служащих, а его собеседником был наш давнишний знакомый Мэркс, который со свойственным ему упорством добрался до Сандаски, надеясь изловить здесь свою ускользнувшую добычу.

— Женщину почти не отличишь от белой, — сказал Мэркс, — а мужчина — мулат, тоже совсем светлый, и на руке у него должно быть клеймо.

Рука Джорджа, державшая билеты и сдачу, едва заметно дрогнула, но он спокойно повернулся, равнодушно глянул на говорившего и как ни в чем не бывало пошел в дальний конец палубы, к поджидавшей его там Элизе.

Миссис Смит сразу же удалилась с маленьким Гарри в дамскую каюту, где красота девочки-смуглянки исторгла восхищенные возгласы у всех пассажирок.

Колокол зазвонил в последний раз. Мэркс спустился по сходням на берег, и Джордж вздохнул полной грудью, видя, что расстояние между ним и этим человеком с каждой минутой становится все больше и больше.

День был чудесный. Голубые волны озера Эри плясали и весело искрились в солнечных лучах. С берега веял прохладный ветерок, и величавое судно смело неслось вперед, к берегам Канады.

О, сколько неведомого таится в каждом человеческом сердце! Кто, глядя на Джорджа, спокойно разгуливающего по палубе бок о бок со своим застенчивым спутником, мог угадать, какие чувства жгли ему грудь? Счастье, которое ждало его в недалеком будущем, казалось несбыточным! Оно было слишком прекрасно, слишком сказочно. И Джордж не знал ни минуты покоя, боясь, что какая-нибудь злая сила выхватит это счастье у него из рук.

Но пароход шел своим путем, часы летели быстро, и наконец вдали показались благословенные английские берега — берега, властные в один миг рассеять злые заклятия рабства, на каком бы языке ни произносились они, какая бы страна ни утвердила их.

Джордж и его жена рука об руку стояли на палубе. Пристань маленького канадского городка Амхерстберга была совсем близко. Джордж задыхался от волнения. Глядя прямо перед собой ничего не видящими глазами, он молча сжимал маленькую руку, дрожавшую в его руке. Зазвонил колокол, пароход остановился. Словно в полузабытьи, Джордж разыскал свой багаж, созвал своих спутников. Они сошли на берег и молча стали там. А когда пароход отошел от пристани, муж и жена, обливаясь слезами, по очереди прижимая к груди испуганного ребенка, упали на колени и вознесли хвалу господу.

Был этот миг, как жизни возвращенье,
Как счастья свет у гробовой черты,
Отринув прах земного прегрешенья,
Мы вознеслись в мир сладостной мечты.
Где цепи смерти дрогнули, спадая,
Где факел вечной жизни не потух,
И Милосердье у преддверья рая
Нам говорит: «Ликуй, свободный дух»[14]

.

Миссис Смит повела их к одному доброму миссионеру, который жил здесь и принимал под свой гостеприимный кров всех отверженных, всех тех, кто искал спасения на этих берегах.

Кто сможет выразить словами всю сладость первого дня на воле! Какое блаженство двигаться, говорить, дышать, ходить куда вздумается, не боясь никого и ничего! Как описать чувства человека, вкушающего заслуженный отдых там, где закон стоит на страже прав, данных ему богом? А кто передаст радость матери, которая не сводит глаз со своего спящего ребенка, ставшего ей во сто крат дороже после всех невзгод и опасностей! Разве могли Элиза и Джордж заснуть в ту ночь, потрясенные своим счастьем! А ведь у них, у этих счастливцев, не было ни клочка земли, ни денег, у них не было крыши над головой. Они словно птицы небесные, словно полевой цвет… И радость, наполнявшая их сердца, не давала им сомкнуть глаз до рассвета.

«Вы, кто лишает человека свободы, как вы ответите на это господу?»

Глава XXXVIII. Победа

Благодарение богу, даровавшему нам победу!

Не бывали ли у многих из нас такие минуты в жизни, когда нам казалось, что лучше умереть, чем влачить тягостное существование?

Страстотерпец, которому грозят телесные муки, находит подспорье в самой своей обреченности. Ожидание, трепет и жар душевный могут провести его сквозь все муки, и в час мученичества он словно родится заново для вечной жизни, вечного покоя.

Но терпеть день за днем горечь, низость и унижения рабства, чувствовать, что все твои душевные силы придавлены, забиты, — такая пытка, изнуряя, обескровливая человека, служит в то же время верным мерилом заложенных в нем возможностей.