Хижина дяди Тома

Библию нашего скромного друга, хоть и не снабженную пояснениями и сносками, украшали тут и там его собственные пометки, которые помогали ему больше, чем любые толкования ученых комментаторов. В былые дни дети мистера Шелби, а чаще всех Джордж, читали Тому вслух эту книгу, и он отмечал в ней чернилами и карандашом любимые места, чтобы сразу находить их, и теперь каждое из этих мест напоминало ему дом, семью, а сама Библия была единственным, что осталось у него от прежней жизни, единственным, что давало надежду на будущее.

Среди пассажиров на пароходе был богатый и знатный джентльмен из Нового Орлеана, по имени Сен-Клер. Он путешествовал с дочерью — девочкой лет шести, за которой присматривала немолодая леди, очевидно их родственница.

Девочка постоянно попадалась Тому на глаза, потому что ее, вероятно, так же трудно было удержать на одном месте, как солнечный луч или летний ветерок. А увидев эту крошку, нельзя было не заглядеться на нее.

Представьте себе детскую фигурку, в которой, вместо обычной ребяческой неуклюжести, чувствовалась легкая, воздушная грация какого-то аллегорического или сказочного существа. Ее личико пленяло не столько тонкостью черт, сколько выражением мечтательной задумчивости, и даже люди, настроенные весьма прозаически, сами не зная почему, видели в нем нечто идеальное, близкое совершенству. Благородная посадка головы, легкие, как облако, золотисто-каштановые волосы, глубокий, одухотворенный взгляд голубых глаз, оттененных густыми, длинными ресницами, — все это выделяло дочь Сен-Клера среди других детей и заставляло взрослых оглядываться и смотреть ей вслед, когда она порхала среди них по всему пароходу.

Тем не менее эту малютку никто не назвал бы ни чрезмерно серьезной, ни печальной. Напротив, шаловливость, словно тень от летней листвы, мелькала в ее глазах. Она была все время в движении, все время напевала что-то, улыбаясь своими розовыми губками.

Отец и наставница только и знали, что бегать за ней. Но стоило им поймать ее, как она снова исчезала, точно летнее облачко. Ей прощалось все, и, пользуясь этим, девочка носилась где вздумается. Ее белое платьице появлялось в самых неожиданных местах, оставаясь все таким же свежим и чистым. Не было такого уголка на пароходе, где не раздавались бы легкие шажки этой феи, где не мелькала бы ее золотистая головка.

Разгибая усталую спину, кочегар ловил взгляд ее широко открытых глаз, устремленных сначала на яростное пламя топки, потом — с ужасом и жалостью — на него, точно ему грозила страшная опасность. Штурвальный улыбался, глядя в окно рубки, где, как на картине, появлялась на миг ее фигурка. При виде этой девочки по хмурым лицам скользили непривычно мягкие улыбки, суровые голоса слали ей вслед благословения. А когда она бесстрашно подбегала к опасным местам, черные от сажи, мозолистые руки протягивались к ней со всех сторон, оберегая каждый ее шаг.

Том с интересом наблюдал за девочкой, ибо негры, со свойственной им добротой и впечатлительностью, всегда тянутся ко всему чистому, детскому. Она казалась ему каким-то неземным существом, и когда ее голубые глаза посматривали на него из-за кип хлопка, когда ее золотистая головка возникала наверху, над грудой ящиков, он готов был поверить, что это ангел, сошедший со страниц Священного писания.

Девочка часто появлялась там, где сидели закованные в кандалы негры из партии Гейли. Грустная, она ходила среди них, пристально, с тоскливым недоумением глядя им в лицо, порою приподнимала своими тонкими ручками тяжелые цепи и, сокрушенно вздохнув, уходила. А потом вдруг прибегала с конфетами, орехами, апельсинами, раздавала несчастным гостинцы и снова исчезала.

Том долго приглядывался к этой девочке, прежде чем завести знакомство с ней. У него было наготове множество бесхитростных приманок, на которые так легко идут дети. Он умел выпиливать крохотные корзинки из вишневых косточек, вырезать забавные рожицы из орехов, делать прыгунчиков из бузинной мякоти, а уж что касается свистулек всех родов, так в этом наш Том мог бы сравняться разве лишь с одним Паном. Его карманы были полны всяких интересных вещиц, которые в свое время предназначались для хозяйских детей, и теперь он извлекал эти сокровища одно за другим, стараясь с их помощью завязать знакомство и дружбу с девочкой.

На первых порах малютка дичилась, и приручить ее было не так-то легко. Она усаживалась, словно канарейка, на каком-нибудь ящике или тюке, смотрела, как Том мастерит свои произведения искусства, и застенчиво принимала их в подарок. Но в конце концов они подружились.

— А как зовут маленькую мисс? — спросил однажды Том, решив, что время для более близкого знакомства настало.

— Евангелина Сен-Клер, — ответила девочка, — хотя папа и все другие зовут меня просто Евой. А тебя как?

— Меня зовут Том. А в Кентукки детвора называла меня дядей Томом.

— Тогда я тоже буду звать тебя дядей Томом, потому что ты мне нравишься, — сказала Ева. — А куда ты едешь, дядя Том?

— Сам не знаю, мисс Ева.

— Не знаешь?

— Нет. Меня везут продавать. Кому еще я достанусь, бог весть…