Хижина дяди Тома

Мисс Офелия покоряется чувству долга рабски. Убедив себя, что ее «стезя» лежит в таком-то направлении, она идет по ней, и ни огонь, ни вода не могут заставить ее свернуть в сторону. Повинуясь долгу, она способна броситься в колодец, стать грудью перед жерлом пушки. Ее нравственные понятия настолько возвышенны, настолько всеобъемлющи и в то же время скрупулезны и так мало делается в них уступок человеческим слабостям, что она, несмотря на все свои поистине героические усилия, не может к ним приблизиться и чувствует себя существом недостойным. Все это придает несколько суровый и даже мрачный оттенок ее религиозности.

Но как же тогда мисс Офелия ладила с беззаботным, рассеянным, непрактичным Сен-Клером, — человеком, который со свойственным ему дерзостным вольнодумством попирал все ее самые заветные убеждения и привычки?

Сказать по правде, мисс Офелия любила его. Когда он был мальчиком, на ней лежала обязанность обучать его катехизису, чинить его одежду, причесывать его и вообще следить за ним. А так как в сердце у нее все же был теплый уголок, Огюстен, по своему обыкновению, завладел им, и поэтому теперь ему не стоило большого труда уговорить свою двоюродную сестрицу, что «стезя ее долга» лежит в направлении Нового Орлеана и что она должна взять на себя заботы о Еве и спасти от разрухи дом, хозяйка которого вечно болеет. Мысль о доме, брошенном на произвол судьбы, поразила мисс Офелию в самое сердце. Кроме того, к маленькой Еве нельзя было не привязаться, а к ее отцу она всегда питала слабость и, в глубине души считая Огюстена «язычником», все же находила его шутки очень забавными и, на удивление всем, мирилась с его недостатками. Прочие сведения о мисс Офелии читатель получит из дальнейшего знакомства с ней.

Сейчас она сидит в своей каюте, окруженная множеством больших и маленьких саквояжей, корзинок, сундуков — все с важным содержимым, и, озабоченно хмурясь, закрывает их, запирает на ключ и перевязывает ремнями.

— Ева, ты помнишь, сколько у нас мест? Наверно, нет! Дети никогда ничего не помнят. Вот считай: ковровый саквояж — раз, маленькая синяя картонка с твоей самой нарядной шляпой — два, резиновая сумка — три, моя рабочая корзиночка — четыре, моя картонка — пять, моя коробка с воротничками — шесть и вот этот чемоданчик — семь. Куда ты дела зонтик? Дай я заверну его в бумагу и упакую вместе с двумя своими. Ну вот так!

— Тетушка, зачем? Ведь мы же скоро будем дома!

— Все должно быть в порядке, дитя мое. Вещи надо беречь, иначе у тебя ничего не сохранится. Ева, а наперсток ты спрятала?

— Право, не помню, тетушка.

— Хорошо, я сама проверю, что у тебя делается в рабочей корзинке. Наперсток — вот он, воск, две катушки, ножницы, ножичек, игольник… так, все в порядке. Поставь ее сюда. Просто не представляю себе, как это вы путешествовали вдвоем с папой! Ты, наверно, все теряла.

— Да, кое-что терялось, но потом папа всё мне покупал, когда мы где-нибудь останавливались.

— Боже мой! Да разве так делают!

— А почему, тетушка? Это очень удобно, — сказала Ева.

— Безалаберщина! — отрезала мисс Офелия.

— Тетушка! Что же вы теперь будете делать? Этот сундук так набит, он, пожалуй, не закроется.

— Должен закрыться! — властно заявила тетушка и, умяв сверху вещи, вспрыгнула на захлопнутую крышку.

По и это не помогло — небольшая щель оставалась.

— Ева, становись и ты, — скомандовала мисс Офелия. — Если нужно закрыть, значит, он закроется и будет заперт на ключ. Тут раздумывать нечего.

И сундук, видимо устрашенный такой решительностью, сдался. Накладка защелкнулась, мисс Офелия повернула ключ в замке и с торжествующим видом положила его в карман.

— Ну вот, теперь все готово. Багаж пора выносить. Где же папа? Ева, пойди поищи его.

— Папа ест апельсин в курительной комнате, я его отсюда вижу.

— Он, может быть, не знает, что мы уже подъезжаем? — заволновалась тетушка. — Сбегай скажи ему.

— Папа не любит торопиться, — ответила Ева. — Да ведь пристань еще далеко. Тетушка, вы лучше подойдите к борту. Смотрите! Вон наш дом!

Пароход, тяжко вздыхая, словно умаявшееся чудовище, пробирался к причалу среди множества других судов. Ева с восторгом показывала тетушке купола, шпили и прочие приметы, по которым она узнавала улицы родного города.

— Да, да, милочка, очень красиво, — сказала мисс Офелия. — Но боже мой, пароход остановился! Где же твой отец?

В каютах и на палубах поднялась обычная в таких случаях суматоха. Носильщики сновали взад и вперед, мужчины тащили сундуки, саквояжи, картонки, женщины сзывали детей — и все толпой валили к сходням.

Мисс Офелия уселась на только что покоренный сундук и, расставив в боевом порядке все свои вещи, видимо, решила защищать их до конца.

— Прикажете вынести сундук, миссис?.. Разрешите взять ваши вещи, миссис… Донесем, сударыня?.. — слышалось со всех сторон.

Но мисс Офелия не внимала этим предложениям. Она сидела прямая, точно спица, не выпуская из рук связанных зонтиков, и отпугивала своим мрачно-решительным видом даже носильщиков. Ева то и дело слышала: