Хижина дяди Тома

— Няня, в сущности, не так уж плоха, — говорила Мари. — Характер у нее ровный, она почтительна, но этот эгоизм! Она только и знает, что терзаться о своем муже. Когда я вышла за Сен-Клера и переехала сюда, мне, конечно, пришлось взять няню с собой, но ее мужа мой отец не мог отпустить. Он кузнец и, естественно, человек, нужный в хозяйстве. Я еще тогда говорила, что им нечего надеяться на совместную жизнь. Надо бы, конечно, выдать няню за кого-нибудь другого, а я не настояла на этом и глупо сделала. Воздух отцовской усадьбы мне вреден, я не могу туда ездить. Няня прекрасно это знала и все-таки, несмотря на все мои уговоры, не захотела найти себе другого мужа. Она страшно упрямая, только никто этого не замечает, кроме меня.

— У нее есть дети? — спросила мисс Офелия.

— Да, двое.

— Она, вероятно, тоскует по ним?

— Не стану же я держать их здесь! Они такие чумазые и отнимают у нее уйму времени. Няня до сих пор не может с этим примириться и отказывается выходить замуж. Дайте ей волю, и она завтра же уедет к мужу и не посмотрит, что ее хозяйка совсем слабая и больная. Они все такие эгоисты, все, без исключения!

— Прискорбный факт, — сухо сказал Сен-Клер.

Мисс Офелия бросила на него быстрый взгляд и подметила, что он вспыхнул и язвительно скривил губы, стараясь подавить раздражение.

— Няня всегда была моей любимицей, — снова заговорила Мари. — Заглянули бы ваши северные служанки в ее платяной шкаф! Сколько у нее всяких нарядов — и шелк и муслин! Даже батистовое платье есть. Я иногда по целым дням отделываю ей какой-нибудь чепец, перед тем как взять ее в гости. Она понятия не имеет, что такое плохое обращение. Секли ее не больше одного-двух раз за всю жизнь. Кофе и чай она пьет каждый день, и даже с сахаром. Это, конечно, сущее безобразие, но Сен-Клер хочет, чтобы слуги у нас были наравне с господами, и они живут в свое удовольствие. Мы их развратили, и отчасти это наша вина, что они такие эгоисты и ведут себя, как избалованные дети. Мне уж надоело говорить об этом Сен-Клеру.

— А мне надоело слушать, — сказал Сен-Клер, берясь за утреннюю газету.

Ева, красавица Ева, сидела, устремив на мать не по-детски серьезный взгляд своих голубых глаз. Потом она тихонько подошла к ней сзади и обняла ее за шею.

— Что ты, Ева? — спросила Мари.

— Мама, позволь мне поухаживать за тобой… Ну, хоть одну ночь. Я не буду тебя раздражать и не засну. Я часто не сплю по ночам, лежу и думаю…

— Что за вздор, Ева! — воскликнула Мари. — Какой ты странный ребенок!

— Ну позволь, мамочка! — И Ева робко добавила: — Знаешь, няня, должно быть, нездорова, все время жалуется на головную боль.

— Вот еще выдумки! Твоя няня не лучше других! Негры все такие: чуть что — голова заболит или палец уколят, — и они уже разохались. Им нельзя потакать, ни в коем случае нельзя! На этот счет я держусь твердых правил. — Она обратилась к мисс Офелии: — Вы сами убедитесь, насколько это необходимо. Позвольте негру хоть раз пожаловаться на какое-нибудь пустяковое недомогание, и все кончено — с ним не оберетесь хлопот. Я, например, никогда не жалуюсь на плохое самочувствие. Никто не знает, какие страдания мне приходится испытывать. Но я считаю своим долгом сносить их молча и сношу без единого слова жалобы.

Мисс Офелия так широко открыла глаза, выслушав это неожиданное заявление, что Сен-Клер не выдержал и расхохотался.

— Стоит мне только намекнуть на свое плохое здоровье, и Сен-Клер не находит ничего лучшего, как смеяться надо мной! — тоном мученицы проговорила Мари. — Дай бог, чтобы ему не пришлось пожалеть об этом в один прекрасный день. — И она прижала платок к глазам.

Наступило молчание, довольно неловкое. Наконец Сен-Клер поднялся, взглянул на часы и сказал, что ему нужно уйти по делам. Ева выскользнула из комнаты следом за ним. Мисс Офелия и Мари остались наедине.

— Сен-Клер всегда такой, — сказала последняя, резким движением отнимая платок от лица, как только преступник, на которого этот платок должен был воздействовать, скрылся из виду. — Он не отдает себе отчета, он не понимает, не может понять, как я страдаю все эти годы! Если б я ныла, носилась со своими болезнями, тогда его невнимание было бы понятно. Мужчинам скучно с плаксивыми женами. Но я терплю, терплю молча, — и вот к чему это приводит: он считает, будто моему терпению нет границ.

Мисс Офелия не знала, что полагается говорить в таких случаях.

Пока она раздумывала над этим, Мари вытерла слезы и, так сказать, оправила перышки, словно голубка после дождя, после чего перешла к беседе на хозяйственные темы, посвящая мисс Офелию в тайны буфетов, кладовых, чуланов, комодов и прочих хранилищ, которыми последняя должна была отныне заведовать. Посвящение это сопровождалось таким количеством советов и наставлений, что у другого человека, менее делового и методичного, давно бы голова пошла кругом.

— Ну, кажется, я все вам рассказала, — закончила Мари. — Теперь, когда у меня начнутся приступы мигрени, вы прекрасно обойдетесь без моей помощи. Да, вот еще Ева… За ней нужен глаз да глаз.