Хлеб печали

- Нас с ним надо бояться, господин Лихте, раз вы теперь в телохранителях у старого волка, - сказал Людвиг фон Ринген очень тихо, уткнувшись в свою кружку. – Одна ночь или один день, опять эта луна, жажда крови и безумие, и перед вами будет настоящий зверь, готовый убивать. Я видел его вчера, когда он смывал кровь со своего подбородка… И вчера же волк задрал неподалеку какого-то разбойника. Волк! Трусливейший из зверей! Если бы ваш отец был волком, господин Лихте? Как бы вы жили с тем, что однажды лишитесь разума и обратитесь в зверя, потому что произошли от его семени? Я не могу пойти на войну, не могу ухаживать за достойными девицами, потому что меня снедает страх. Пусть не сегодня и не завтра, но мне не избежать такой судьбы.

- Вам надо проспаться, - заметил Эрнст-Хайнрих. Внутри себя он кричал изо всех сил от изумления и отчаяния: все сложилось воедино, хотя он не мог – и не хотел – верить в это. Оборотней не существовало, не могло существовать, но он сам видел волка, который убил разбойника. Он видел, что наставник сердит на барона, и наставник знал секрет этого человека. Он собственными глазами читал донос, в котором говорилось, что барон фон Ринген – оборотень.

- Мне нужно не просыпаться никогда, - пьяно заметил Людвиг фон Ринген. Он допил свое вино и подвинул к себе кружку Эрнста-Хайнриха, но одолел только половину и теперь клевал носом. Эрнст-Хайнрих потряс его за плечо.

- Ну-ка, поднимайтесь, - сказал он. – Я отнесу вас наверх.

- Я сам, - запротестовал юноша, но он никак не мог подняться с табуретки, тяжело опускаясь назад. Наконец он уцепился за шею Эрнста-Хайнриха, обняв его, как давно потерянного брата, и, тяжело дыша на него вином, пробормотал:

- Запомните мои слова… Бегите отсюда.

- Потому что ваш отец оборотень?

Людвиг фон Ринген не ответил, тяжело повиснув на нем, и Эрнст-Хайнрих затащил его на второй этаж, потревожив по дороге слугу, чтобы открыл дверь и приготовил постель. Когда он стаскивал с баронского сына сапоги, чтобы выставить их за дверь, юноша приоткрыл глаза и сказал пьяным и сонным голосом:

- Да.

Эпиграф

Напрасно вы рано встаете, поздно просиживаете, едите хлеб печали, тогда как возлюбленному Своему Он дает сон.

Псалтирь 126:2

Глава первая. Магдалена. Черный омут

За последнее лето в деревне привыкли, что если маленькая Ленхен куда-то идет, деловито подоткнув подол своего серого платья, чтобы не путалось под ногами, то почти всегда следом за ней семенит белая козочка с черным пятном на ухе. «Ведьмина внучка, издалека видать», - обязательно говорил кто-нибудь и набожно крестился, чтобы отвести беду.

Про бабку Лене действительно говорили всякое: мол, умеет она и раны заговаривать, и глаза отвести, и грозу вызвать, если ей так уж захочется. Бабка об этих слухах знала, но только презрительно фыркала, когда кто-нибудь в ее присутствии упоминал об этом. Не всякий, впрочем, на это решался: держалась она особняком, головы не склоняла ни в церкви, ни за работой, на язык была остра, а на расправу скора. Нрав у нее был грозный, и многих в ее присутствии будто сковывал паралич, не дававший ни слова сказать, ни неверного жеста сделать: разумеется, тому виной была робость, но если спросить об этом любого деревенского бездельника, то тот, понизив голос, ответил бы, что ведьма плетет невидимые путы, а вслух бы всячески хвалил старуху. Редко кто осмеливался даже поднимать на нее глаза, а уж собственные домашние держались ниже травы и тише воды. Впрочем, Лене бабка любила, да и звали их одинаково - Магдаленой, только бабку кликали Магдой, по первой половинке имени. Белая козочка была единственным детенышем их старой козы, и хоть бабка твердила, что надо беречь ее, как зеницу ока, и что коза их будущая кормилица, Лене все же выпросила у нее разрешения ухаживать за скотинкой и играть с ней.

Семья у них была ни большая, ни маленькая – в самый раз. Дед давным-давно умер от ран, которые получил на долгой войне, которая длилась целых тридцать с лишним лет, два дяди Магдалены тоже подались искать ратной славы после сладких слов вербовщиков, да так и сгинули: то ли сложили головы в сражении с турками или с французами, то ли просто не нашли в тех краях земляка, чтобы принес домой весточку об их житье-бытье. Зато отец у Лене, самый младший сын в семье, был кузнецом, и из всех войн предпочитал воевать разве что с мухами, столь тих был его нрав. Невесту он нашел себе, напротив, бойкую, но старая Магда быстро прибрала ее к рукам. Жили они небогато, но получше других, хоть порой им приходилось затягивать пояса. Однако в их глуши, где можно было проплутать в лесу несколько дней и не встретить ни единого человека, а до ближайшего городка надо было идти целый день сначала через лес, а затем по холмам, достатком похвастаться мог только священник в церкви у тракта, мельник, да еще лавочник, у которого жил в городе брат.