Хлеба и зрелищ

«Черт бы побрал вас с вашей проклятой ямой… Черт бы побрал вас с вашей проклятой ямой…»

После этого пришлось переделать афишу. Теперь импресарио изобразил Торбэя, как человека «вырвавшегося из сердца тьмы»… Эта поэтическая реклама свалила романиста с ног и на целый день уложила его в постель: Торбэй наотрез отказался встать и не принимал пищи. Снова пришлось вносить изменения. Тогда импресарио состряпал заметку, в которой давал понять, что «романам Торбэя свойственна легкость стиля и тонкость психологического анализа, характерная для Диккенса, а также та острота, что пленяет нас в Флобере». Далее он писал, что несомненно настанет день, когда Торбэй «создаст великий американский роман».

Эрнест увидел эту заметку лишь после того, как она появилась в газете. Отложив газету в сторону, он опустил голову на мраморную доску стола и заплакал. Затем верх одержало презрительное негодование, и Торбэй бросился разыскивать импресарио. Вернее – торжественно проследовал в его номер. Войдя в комнату, он спросил, кто написал эту заметку. Импресарио?

– О, да… да, ответил импресарио.

– Ну так получайте, – сказал Торбэй и ударил его по физиономии.

Эрнест был бледен и дрожал. Он думал, что противник набросится на него с кулаками, и стоял неподвижно. Он ликовал, предвкушая драку. Но импресарио, раздосадованный, сказал только:

– Полно, Эрнест, бросьте эти глупости! Если вам опять придет в голову драться, я вас разложу и высеку.

С тех пор Торбэй стал презирать импресарио. Ночью, лежа в постели, он забавлялся тем, что выдумывал о нем всякие небылицы. Сочинял истории, в которых импресарио выставлялся в дурацком виде.

Люди, которые приходили поглазеть на человека, побывавшего в тюрьме, сами сидели в тюрьмах. Правда, лишь очень немногие из них знали тюрьму из камня и железа, но ведь есть и другие тюрьмы! Они не знали, что сидят в тюрьме, ибо имели представление только о каменных тюрьмах. После лекции Торбэй пожимал руки слушателям. Импресарио сказал ему, что они ждут этого рукопожатия: на публику Торбэй производил прекрасное впечатление. Говорили, что он похож на молодого английского лорда. Манеры у него были изысканные, и никто бы не предположил, что он сидел в тюремной камере.

Импресарио прекрасно его изучил и знал, что Торбэй может быть вежливым и любезным в продолжение пятнадцати минут, не больше, и по истечении четверти часа, отданного рукопожатиям, спешил его увести. И тем не менее странные враждебные чувства прокрадывались в сердце Торбэя… Через несколько дней после лекции он мог с холодной ненавистью говорить о каком-нибудь человеке, которого видел только одну секунду. Через две недели ему смертельно надоели турне, импресарио, репортеры, ужины, семейные дома, литературные клубы, чек, который вручался ему после каждой лекции…

В чернильной тьме он шептал в затылок Джин:

– Как я рад, что встретил тебя в отеле!

– Я тоже, отозвалась она. – Боже! Я бы умерла, если бы ты не пришел.

– Да…

– Но я знала, что когда-нибудь ты придешь. Я не знала, кто ты, но знала, что придешь… Сколько у тебя денег?

– Не знаю, – ответил Торбэй. Должно быть, около трех тысяч долларов. У меня ничего не было, когда я отправился в это турне, но теперь я прочел восемь лекций, за каждую мне платят четыреста долларов… Тебе нужны деньги? Возьми, если хочешь.

– Мне не нужно, – сказала Джин. У меня есть семьсот долларов… Ты знаешь, я еду с тобой.

– Да?.. Я рад.

– Как, разве ты не знал, что я еду? – удивилась она.

– Я… я так и предполагал, но не знал.

– А ты хочешь, чтобы я поехала?

Он крепче ее обнял и притянул к себе.

– Ты знаешь, что хочу.

– А ты не будешь чувствовать ко мне презрения…потому что меня содержали мужчины? – спросила она испуганным шепотом.

– Мне это понравилось, сказал он. – Я был этим взволнован… возбужден…

– Чeм возбужден?

Эти слова она выговорила нетвердо, словно голос блуждал где-то в тумане.

– Э… гм… ну, этим… этой твоею опытностью… Ты мне все должна рассказать об этих мужчинах. О каждом из них. Не теперь… потом. Что они говорили и делали…

Она неожиданно повернулась, и он знал, что теперь она пристально смотрит ему в лицо, хотя друг друга они не видели.

– В тебе есть что-то, чего я не знаю, – сказала она.

– Очень многого ты не знаешь… Я еще не успел тебе рассказать обо всем, что было в моей жизни..

– Да, но я не о том говорю… Я хочу сказать, что в мыслях твоих… нет… в душе… есть что-то, чего я не знаю…

Глава пятнадцатая

1

Рэндольф Кипп явился на свет в последнее десятилетие девятнадцатого века. Когда он достиг совершеннолетия, наука из романтического занятия превратилась в профессию. На образование уже не смотрели больше, как на путь к богатству или почестям. Люди с университетским дипломом занимались продажей билетов и починкой часов. Киппу внушили, что «Знание – сила», и он был сбит с толку, убедившись в неправильности этой максимы.