Ходи прямо, хлопец

— Конечно, я понимаю, — заторопился Борис. — Я хотел сказать: нельзя, чтобы так обращались с женщиной. Он же мизинца вашего не стоит, а позволяет себе черт знает что! — Борис преодолел неловкость, негодование не мешало ему говорить, наоборот, прибавляло красноречия. — Многое зависит от вас, Аннушка. Вы на меня не рассердитесь, если я скажу, что думаю?

Аннушка молчала. Борис решил, что это знак поощряющий.

— Нельзя жить с человеком, которого не уважаешь и который тебя не уважает…

— А почему вы думаете, что он меня не уважает?

— Как почему? Он же ударил вас. Разве это признак уважения? Нет, конечно. Я бы на вашем месте ушел от него.

— На моем бы месте! — горько усмехнулась Аннушка. — У меня ребенок, а с таким хвостиком куда уйдешь?

— Куда угодно, — возразил Борис. — Разве мало матерей воспитывают детей без отцов?.. — Он вспомнил Раису, которая выросла без отца, но тут же на память пришла мать Раисы. Нет, Аннушка на нее ничем не походит, там совсем другое дело. Но все-таки матерей-одиночек он оставил в покое. — Татьяна Ларина в «Евгении Онегине» говорит, — продолжал Борис, — «Но я другому отдана и буду век ему верна». Муж, этот самый генерал Гремин, молился на нее. Не то что руку поднять, слова худого ей не говорил. И то мы считаем, что Татьяна мыслила ограниченно. А уж если муж изверг — пьет, дерется и все такое, — оставаться с ним — значит не уважать свое человеческое…

Борис не договорил, он увидел, что Аннушка, закрыв лицо ладонями, беззвучно плачет.

— Вы плачете? — спросил он растерянно.

Аннушка не отзывалась. Появись тут сейчас Генка, Борис задал бы ему! В нем кипело острое чувство жалости к Аннушке. Жалости и любви. Борис подвинулся к ней и отнял руку от лица. Аннушка не противилась. Он стал гладить влажную от слез руку.

— Аннушка, милая, не надо плакать, — бормотал Борис, — все будет хорошо, я вас в обиду не дам…

От темной массы камыша отделилась фигура. Первая заметила ее Аннушка. Она отдернула руку и отодвинулась от Бориса.

Медленно, тяжело ступая, мимо прошел Семка, наклонился к байде у воды, и черный силуэт его слился с черными лодками.

Аннушка встала и тихо сказала:

— Спать пора.

И пошла к дому. Борис рванулся было за ней, но она движением руки остановила его, и он сел на прежнее место.

Все так же медленно, с хрустом давя ракушки, подошел Семен.

— Под чужую жену клинья подбиваешь, салага, — с угрозой сказал Семка.

— Дурак ты, если так думаешь, — ответил Борис.

— Ты, я вижу, сильно умный, придется тебе ума поубавить.

Борис не сразу нашелся с ответом, а Семен не стал дожидаться, когда он соберется с мыслями, — ушел.

Ночь, темная, глухая, беззвучно плыла над морем, над берегом. Борис лег на плоское днище байды, положил руки под голову. Он слился с этой байдой, с берегом, стал малой песчинкой огромной Земли и ощутил — не осознал, а именно ощутил — ее полет в бесконечном мраке Вселенной. Ощущение было сладостное и жуткое, будто заглянул в бездонную пропасть.

Ощущение космического полета длилось недолго, оно прошло, и Борисом овладели мысли об Аннушке. Он вспоминал, какая у нее нежная, с бархатистой кожей у запястья, рука, чувствовал солоноватый вкус ее слез на своих губах. О Семке он не думал, ни Генки, ни Семки для него сейчас не существовало.

Борис не заметил, как уснул. Разбудили его утренние голоса рыбаков, собиравшихся в море.

Вечером позвонил дядя — просил приехать. На следующее утро, встав вместе с рыбаками, Борис собрался в путь. На дороге его перехватила Аннушка.

— Если не трудно, зайдите на рыбоводную, отдайте Жене, — сказала она и протянула узелок. Пояснила: — Рубашки его тут.

— Конечно, не трудно, — охотно согласился Борис. — А на словах что передать? Или ничего не говорить?

Аннушка потупилась.

— Скажите, что на воскресенье я не приеду.

— Скажу! — обрадовался Борис. Не удержался, добавил: — И правильно, надо его на место поставить.

Аннушка не ответила, побежала к байдам, которые уже столкнули на воду. А Борис зашагал вдоль берега, к седьмой бригаде.

Небо быстро наливалось светом, и вода светлела. Черными штрихами рисовались на ней ставники, медленно двигались к ним темные байды с темными силуэтами людей.

Борис часто оглядывался и каждый раз пытался угадать силуэт Аннушки.

Чем ближе подходил Борис к седьмой бригаде, тем сильнее тревожила его мысль о Раисе. Видеть ее он сейчас не хотел. Разговаривать с ней было бы ему трудно: надо сказать, что он любит Аннушку. Сделать это не легко, но необходимо, иначе он не сможет уважать себя, не сможет смотреть Аннушке в глаза.

Дверь в магазин была перечеркнута железной штангой. Борис облегченно вздохнул. И тотчас решил: машины тут ждать не будет, пойдет дальше, а по дороге, у какого-нибудь мостика, можно и привал устроить и перехватить машину.

Так он и сделал. Опасливо косясь на окна общежития, задами вышел на шоссе и зашагал по обочине дороги, помахивая камышиной.