Холера в России. Воспоминания очевидца

Наконец, «злонамеренные внушения», по-видимому, еще ускорили развитие событий. Имеются глухие указания на подговоры поселян со стороны старорусского купечества, мечтавшего о восстановлении уезда. Беглецы из столицы приносили известия о петербургском бунте, и поселяне жадно вслушивались в эти рассказы. Очень вероятно (о чем тоже встречаются в литературе беглые намеки), что между такими рассказчиками попадались люди, сознательно старавшиеся поднять возмущение. Авторитетный свидетель А. К. Гриббе замечает, что восстанию «помогали, кажется, также и некоторые злоумышленники, надеявшиеся, вероятно, произвести смуту в государстве именно в то время, как началось польское восстание». Так, недели за две до взрыва бунта в село Коростыно явился отставной штабс-капитан Сверчевский. Он ездил по окрестным деревням и раздавал поселянам печатные прокламации, начинавшиеся так:

«Православные христиане, великий народ русский! Вы, по добродушию своему, не подозреваете, что начальники ваши – злейшие враги ваши, взявшие с поляков большую сумму денег, чтобы всех вас отравить к Ильину дню…»

Дело в том, что, как выше уже упоминалось, в Польше в то же самое время шумело восстание, о котором император Николай отзывался, что оно менее опасно, нежели бунт военных поселян. В известной мере польское восстание даже сослужило самодержавию хорошую службу: незадолго перед новгородским бунтом по два батальона из каждого поселенного полка отправлены были к действующей армии. В округах военных поселений оставались только третьи батальоны, резервные роты, да строевые резервные же батальоны.

Эта сравнительная малочисленность мятежников облегчила правительству задачу ликвидации восстания.

Старорусское возмущение

Восстание вспыхнуло в Старой Руссе 11 июля 1831 года. Солдаты рабочего батальона внезапно растеклись по улицам и благодаря неподготовленности начальства очень скоро стали полновластными хозяевами города. К ним примкнули отдельные группы старорусских мещан, у которых были свои особые счеты с военными поселениями. Гнев мятежников сразу же обрушился не только на офицеров, но и на старорусское дворянство.

Артиллерийский генерал Мовес, остававшийся старшим в городе, пытался успокоить восставших, но был буквально растерзан. Та же участь постигла и полицеймейстера Манжоса, особенно ненавидимого за чинимые им всякого рода притеснения.

Чрезвычайно важно отметить, что этот, казалось бы, совершенно стихийный бунт носил довольно ярко выраженные черты порядка и организованности. В ночь на 12 июля, под непрерывный набатный звон колоколов, старорусские мятежники заняли гауптвахты, присутственные места, выставили, где следовало, караулы и разослали пикеты. Арестовав начальников, разгромив полицейское управление, аптеку и пр., бунтовщики не тронули кабаков, которые до конца возмущения оставались в неприкосновенности.

Об этом следует сказать несколько слов особо. Правительство с особенным вкусом распространялось о погромах и грабежах, производимых мятежниками. Император Николай жаловался графу Толстому на то, что «толпы артиллеристов разграбили соседние помещичьи дворы и делают ужас окрестностей». Но если, руководимые официальными документами, мы отправимся следом за этими самыми артиллеристами, то легко убедимся, что грабежи, когда и случались, носили очень уж какой-то необыкновенный, а то и просто смехотворный характер.

Вот, например, артиллеристы «грабят» дом помещицы Мавриной и уносят с собою… ломберный стол, самовар и три мотка ниток. Или такие же артиллеристы громят квартиру поручика Иванова, причем весь грабеж сводится к тому, что рядовой Андреев взял сапоги, а рядовой Евстафьев – два стакана. Или еще весьма характерный случай: в с. Гумно солдаты Вюртембергского полка пришли на квартиру капитана Булашевича и убили его. Когда они уже вышли из села, один из них вернулся на квартиру убитого капитана и, взяв печать хозяина, замкнул и запечатал входную дверь. Но впоследствии другой поселянин сбил замок, вышиб окно и, с таким трудом проникнув в квартиру, унес… три платка и бритву.

Пожалуй, примеров вполне достаточно. Следует только предоставить краткое слово официозному «историографу» этих событий, который, повествуя о тех же артиллеристах, вопреки своему страстному желанию изобразить их обыкновенными бандитами, вынужден сделать одно весьма ценное признание: «Лишив жизни подпоручика, мятежники начали грабить квартиру его; впрочем, они не столько пользовались имуществом, сколько били и ломали, словом, когда бунтовщики удалились, то следы присутствия их скорее носили характер мщения, ненависти к владельцу вещей, нежели грабежа».