Холера в России. Воспоминания очевидца

Из отчета о действиях чиновников корпуса жандармов за 1831 г. узнаем о волнениях в Псковской губернии: «Подполковник Попов во время холеры в Псковской губернии, в особенности во время неблагонамеренных толков и даже ропотов на распоряжения губернского начальства, действовал с „толиким благоразумием“, что был одним из виновников восстановления порядка».

Но все это была уже только мертвая зыбь после рассеянной бури. Восстание было подавлено. Перед правительством вставала иная, не менее ответственная задача: локализовать последствия мятежа и выяснить его причины.

Собственно, причины возмущения были для правительства совершенно очевидны. Достаточно вспомнить недвусмысленные замечания Бенкендорфа о «пагубных последствиях существования военных поселений», объединенных духом братства и общих интересов, при едва сдерживаемом постоянном возмущении своим положением. Корни мятежа были налицо, но правительство предпочитало на первых порах заниматься не столько социальными причинами возмущения, сколько причинами индивидуальными, конкретными виновниками его, стрелявшими из ружей в офицеров и вспарывавших вилами дворянские животы.

Нисколько, конечно, не обманываясь само, правительство пыталось обмануть своих «верноподданных», доказывая, что зло кроется не в самих военных поселениях как таковых и не в том социальном и политическом строе, который их породил, а в поселянине Петрове и в рядовом Степанове, которых буйство и невежество толкнули на грабеж и убийства.

Прежде всего надлежало обезоружить едва утихшее восстание. Выше уже говорилось о том, что ловким фортелем начальству удалось обмануть настороженность поселян и вывести мятежные части из города под предлогом личного объяснения с государем об их желаниях и требованиях. По пути они были разъединены, окружены верными войсками и отправлены по тюрьмам.

Тогда можно было уже приниматься за выяснение зачинщиков.

Но это оказалось несравненно труднее. Поселяне, не пожелавшие открывать виновных государю, и в дальнейшем хранили упорное молчание. Ни щедрые обещания милости, ни еще более щедрые угрозы не действовали, а прибегать к обычным средствам увещания, палкам и пыткам, начальство не решалось, всякую минуту опасаясь новой вспышки мятежа.

Мы бы, должно быть, так и не узнали, каким образом поселяне все-таки «доводились до сознания», если бы тот же полковник Панаев не оказал еще раз медвежью услугу правительству, с простодушием и юмором палача объяснив в своих воспоминаниях ту нехитрую механику, которую Панаев применил в Австрийском полку и которая, по-видимому, в тех же формах применялась и в других округах.

А дело было так. Когда резервный батальон уже сидел в тюрьме, Орлов объявил Панаеву, что «государю угодно, чтобы поселяне доведены были до раскаяния». Монаршее желание равносильно приказу. И Панаев прибегнул к последнему, но зато верному средству. Воспользовавшись приближением Успенского поста, он распорядился во всех четырех ротах ежедневно отправлять по церквам служение и приготовляться к исповеди. А под рукой попросил настоятеля монастыря командировать в округ «пять человек умных монахов, кои могли бы на исповеди усовестить заблудшихся и привести к раскаянию убийц». «Монахи дело свое исполняли усердно», – с удовлетворением заключал Панаев.

Удивляться тут, конечно, решительно нечему. Российские (как и другие. – Ред.) священнослужители с давних пор выступали в роли предателей, оставаясь верными этому почетному занятию. Они являлись в камеру «государственного преступника» непосредственно за следователем, когда старания этого последнего оказывались бесплодны; именем Христовым они открывали уста легковерных, замкнутые перед именем царского закона, и потом не выпускали свою жертву до самого эшафота, покидая ее только для того уже, чтобы уступить место палачу. Недаром еще декабристы подозревали в предательстве своих исповедников.

Начальство поселенных войск, таким образом, пошло по проторенному пути, и старания его увенчались полным успехом. Следствие, по обыкновению, велось безобразно. Первоначальный руководитель его, генерал Эйлер, открыл аудиторам и писарям обширное поле для злоупотреблений в округах, благодаря чему зажиточная часть обвиняемых откупалась, а вся тяжесть ответственности ложилась на беднейших.

Сперва следственная комиссия, учрежденная в Старой Руссе, снимала допросы. Потом в Новгороде учреждена была военно-судная комиссия, которая, рассмотрев материалы следствия, разбила всех 2610 человек обвиняемых на четыре разряда. В первый отнесено было 88 человек, «вожаки и главари бунта, ярые истязатели и убийцы». Отнесенные к первому разряду приговорены были к наказанию кнутом и к ссылке в каторжные работы. Остальные подсудимые, в зависимости от степени их виновности, распределены были по следующим трем разрядам, будучи приговорены к наказанию шпицрутенами от 500 до 4 тысяч ударов и к исправительным наказаниям: отдаче в арестантские роты или отсылке на службу в Сибирский и Финляндский корпуса.