Холодные зори

Но, видно, так мир устроен, что привычное, повседневное над всем берет верх. Встала вдруг мать, вздула огонь: посветлело в избе. И застучала Агафья горшками да глиняными плошками, собирая на стол. Письмо подвинули на край, где сидел Васятка. Он долго смотрел на красные сургучные печатки, даже и не насмеливаясь прочесть буквы и числа, выдавленные на них.

И будто что осенило Васятку. «Постой-постой! — шептал он. — Что же это, выходит, простые буквы: вот «твердь», вот «рцы», и «аз» тоже есть. Ну а коли по складам?» И стал «складывать» про себя: «Санкт-Пе-тер-бург». Вспомнил. Как ясно вспомнил вдруг Васятка, что рассказывал ему отец незадолго до отъезда: «Вот кончится служба, и махну, брат, я в самую столицу, в стольный град Санкт-Петербург, где наш царь-батюшка живет. И тебя с мамкой в Питер стребую. Будь я не Константин Никаноров сын!»

— Маманя! Тетя Вера! — крикнул вне себя от радости Васятка.

— Что ты, что ты, родненький, — все еще находясь в чаду горьких дум о своем вдовстве, мягко остепенила мать.

— Глянь, маменька, Сы-ант-кт-Пе-тер-бург, — уже спокойно сказал Васятка.

Ничего не поняли из всех его слов ни мать, ни тетка.

— На вот плошку, хлебай, — сказала мать и чуть не поставила глиняную посудину на пакет.

Васятка схватил пакет со стола и решительно, как это сделал бы разве что сам Константин Адеркин, стал срывать сургучные печати.

— Не смей, что ты делаешь?! — бросаясь к нему, неистово закричала мать.

Но сын уже доставал из пакета большой лист глянцевой белой бумаги.

Почерком отца там было написано:

«А еще низко кланяюсь…»

Мать вырвала письмо из рук сына, вперилась в него и будто застыла. Из оцепенения вывела ее тетка Вера.

— Ну грехи! От темна… Слава господу нашему! — И вдруг она сильно тряхнула племянницу за рукав. — Как это мы забыли? Васятка-то читат хорошо. Отдай бумагу. Отдай!

И мать вернула сыну письмо Константина Адеркина. Теперь Васятка повернул его другой стороной и начал читать с самого главного.

«…а также сообщаю тебе об окончании моей службы на флоте и возвращении из кругосветного путешествия в Петербург, где вот уже боле месяца живу и работаю на Путиловском заводе».

А дальше шли бесконечные поклоны родителям, родственникам и односельчанам, а потом особо Васятке и поклон, и «родительское мироблаговоление».

В письме говорилось, что четыре года Константин Никанорович провел в кругосветном плавании и накопил немного деньжат. Писал он Агафье и о том, что собрал большую посылку.

Поклоны передать решили при случае, а сейчас счастливая мать усадила сына писать ответ.

Письмо сочиняли сами, и писалось оно рукою Васятки. Может быть, и получилось оно поэтому как и надо было: без ложной скромности и застенчивости, без обилия фраз вроде «а еще тебе кланяется», а потому простое, сердечное и о самом главном в жизни семьи.

Утром Агафья сама сбегала в лавку и купила конверт. Васятка аккуратно вложил туда согнутые вдвое тетрадные листки с письмом, а на старательно заклеенном конверте написал отцов адрес. Мать понесла дорогое письмо в волость на почту.

И тут случилась новая оказия: вернули Агафье письмо. На конверте сначала стояло: «Отцу нашему Константину Никаноровичу», а фамилии не было. Город же «Санкт-Петербург» Васятка поставил в самом конце. Не было на конверте и обратного адреса.

Мать ударилась в слезы. Семнадцать верст не шуточка. А теперь иди еще семнадцать. И все попусту. «Да так ли Васятка вдругорядь напишет этот адрес», — думала Агафья. И стала слезно молить самого почтмейстера написать все по правилам. Он согласился с трудом, а когда писал — все спрашивал:

— Кто вы сама-то будете?

— Крестьянка я, крещеная, сынок на руках да престарелая тетка. Безлошадная, коровка и телочка есть.

— Да не о том я. Скажи мне, из какой деревни пришла, какой писать дом?

— Осинники, мил человек, свой дом солдатки Адеркиной Агафьи Пантелеевны.

— Теперь так… Постой, постой. Да ты ж та самая и есть Агафья Адеркина! Тебе вот повестка на целую сотню. И вот еще — посылку получи.

…Очнулась Аграфена уже на лавке. Лицо, шея, грудь — все было мокрое. Бабу отливали водой. «Помраченье нашло», — слышала, как сказал кто-то. И ему ответили: «Бывает. Счастье бабе иной раз — ровно обухом по голове».