Холодные зори

От нашатыря, а может, ударилась, падая, сильно болела голова. Но прошло еще время, и Агафье полегчало. Дали ей выпить лекарства какого-то, а потом она ставила крестики вместо расписки на многих бумагах. Отсчитали ей сотню еще совсем новенькими николаевскими, выдали тяжелую посылку. Деньги она сразу же сунула глубоко за пазуху, а посылку взвалила на плечо. Попутчиков не было, и весь обратный путь Агафья проделала пешком. «Прописали Константину выслать на лошадь, — радостно думала Агафья, — а теперь целых три да со своей сбруей купить можно». С деньгами и посылкой Агафья пошла не домой, а прямиком к Назару Великанову. «Он мужик надежный, присоветует, как теперь поступать». Богачкой себя почуяла сразу солдатка, нр сообразить, что с этим богатством делать, одна не могла.

Назар Захарович сразу дал нужный, толковый совет:

— Деньга немалая, а профинтить сразу можно. Дыр-от сколько в хозяйстве и в дому. Давай-ка, баба, все деньги мне под сохранную расписку, целее будут, а тем временем обдумаем не спеша.

Так и поступила Агафья. Вместе с Назаром и посылку распаковали, а там — целое состояние: новенький детский костюмчик с якорями на Васятку и бескозырка к нему с лентами, еще ниже два отреза: шерстяной и шелковой материи, а по бокам запиханы пачки настоящего чаю китайского, коробка монпансье и еще картонная коробка с конфетами, частый гребень, наперсток, иголки, нитки да коробочка с пуговицами, крючками, разной тесьмой. Ну прямо будто коробейник пришел — всякого товару, аж глаза разбегаются!

Поспешили мать с Назаром порадовать Васятку и тетку Веру.

Как натянули костюмчик на Васятку, так все и ахнули.

— Родные, глянь, словно по нем шито, ну вылитый отец, — со слезами на глазах запричитала мать.

— Писаный красавец, — поддержал ее дед Назар.

— Барчук, одно слово — барчук, — приговаривала тетка.

— Ну, Васятка, ходи ноне козырем, вишь, радости сколь. А само главно — Константин, отец твой, объявился.

Эти простые, от сердца сказанные добрым Назаром слова снова заставили женщин пустить слезу. Но теперь это были легкие слезы.

— Ставь косушку, Пантелеевна, — весело сказал Назар Захарович и плотно уселся за стол.

Мать встрепенулась, стала шарить за иконой, никак второпях не нащупывая потайку — старый бумажный целковый. Назар от души смеялся. И над тем, как суетится Агафья, как не может найти свой утаенный на черный день «капитал». А сам уже достал откуда-то из-под полы широкой поддевки заветную.

— Ан и у Назара праздник, ноне день ангела моего, вот и припас ее опрежь, — словно оправдываясь, сказал он, ставя цареву радость на стол.

Мать кинулась собирать угощение.

А по деревне уже разнеслось: «Адеркина, солдатка-то, сотенный билет огребла, прямо в руки сам почтмейстер, да еще посылку, вдвоем с Назаром, почитай, всю дорогу несли — даров тама невиданно сколь…» И все это в уши деду Никанору и его большухе Меланье.

— Брешут, балаболки, слухай тока, — отмахивался Никанор.

— А правда коли? — подзуживала Меланья.

— Не может Константин на бабий адрест, — настаивал кузнец. — Сын он мне али кто?

— Деда! — влетела Клашка, старшая дочь Меланьи. — А чё у солдатки, бают!..

Вслед за дочерью появился Федор, ее отец.

— На дальнем конце, в заовражье был. Народ к Агафье валом валит. А Назар давно там — слыхать, бражничает с больших солдатских денег.

Не выдержал дед Никанор. Накинул верхнюю одежку, натянул картуз и крупно зашагал к снохе.

Вошел в избу гордо, как хозяин, не помолясь, не поздоровавшись. Сел на скамью поодаль стола и сказал:

— Хвались, Агафья, каки таки дары понаприсылал мой Константин.

Снова наряжали Васятку, опять раскладывала солдатка отрезы и из шелка и из шерсти, угощала свекра конфетами, приглашала отведать чайку. Но будто бы ничего и не видел Никанор, сидел, молчал и не двигался.

Мать испугалась и этого непонятного ей внезапного посещения (впервые был свекор в ее захудалой избенке) и его молчания.

Но вскоре все разъяснилось.

— И сотенную прислал, не брешут люди? — спросил вдруг Никанор.

— Ой, счастье-то како! — вырвалось у Агафьи. — Знамо, прислал. И поклоны вам, Никанор Устинович, низкие, сыновние — еще в письме том были. И всем сродственникам кланяется.

— Так, значит. Прислал, говоришь, — словно и не слыша о поклонах, продолжал дед Никанор. — Сотенную. Это хорошо. — И встал, застегивая полушубок. Потом шагнул к Агафье и, как о чем-то само собою разумеющемся, властно сказал:

— Неси сотенную, некогда мне рассиживаться.

Всего могла ожидать от свекра Агафья, но чтобы так вот — вынь да положь — потребовать у нее кровные, Мужем присланные ей, и только ей одной, деньги, — такой наглости даже она не могла предугадать.

— Каки таки деньги? — с явным вызовом свекру спросила сноха и подумала счастливо: «Ладно вышло Назару отдать, не то силой взял бы, черт дюжий». Никанор сразу понял, что хватил, пожалуй, лишку в своих притязаниях на Костькин присыл.

Он спокойно сказал:

— Дыть глянуть похотел, не видал ить целого сотенного. Вот и покажь!

— Не сотенным присланы, косыми, — ответила спокойно Агафья.

Тут-то и началось.