Холодные зори

— Ой, Филя, не мели… Знаю я этого человека, или не вместях были позапрошлым годом Первого мая? Далеко теперь человек этот, за всех нас пострадал, но знамя красное не уронил, не запятнал трусостью. Один с красным флагом супротив целой роты солдат и эскадрона казачьего… Приукрасил ты, Филя, малость его, но, видать, у вас, художников, это положено. И взаправду ведь человек хороший, верный и честный сын своей волжской земли.

А Филя открывает новый лист в альбоме и переходит вдруг на шепот:

— Мотри мне, и словом нигде не обмолвись, что у меня его видел. Этот, сдается, не убоится и самой смертушки.

В Филином альбоме Васятка увидел вытянутое в высоту листа продолговатое, худощавое, мужественное и строгое лицо. Хотя и был тот в рабочей косоворотке, а смахивал на военного. Покатый морщинистый лоб по диагонали слева направо рассекает тщательно расчесанный пробор тонких, коротко стриженных волос. А из-под надвинутых бровей прямо на зрителя бьет острый, проницательный взгляд холодных, с грустинкой, выразительных глаз.

«Да, это действительно командир, военачальник», — подумал Василий. Сильная мужская стать чувствовалась во всем — и в энергичной посадке головы, и в решительном, строгом взгляде глубоко сидящих глаз, и даже в своеобразном энергическом изломе бровей.

— И как только тебе удалось этакого — слышал, будто он и есть ноне среди рабочих самый набольший — в свой альбом упрятать? — удивился Василий, глядя на портрет начальника сводной рабочей дружины на их Волжских заводах.

— А знаешь, Васятка, ведь это он помогал матери-то моей охлопотать на меня и пенсион, и одежку, и устройство в ремесленное через рабочую страхкассу, да и у дирекции чуток тогда вырвали.

— Да ну! — только и нашелся Василий.

Забрезжил в окнах свет, когда приятели наконец улеглись на брошенный в угол комнатенки сенник и, весело возясь, стягивая друг с дружки солдатское байковое одеяло Васяткиного соседа-тезки, Василия Масленникова, — он работал нынче в ночную смену, — постепенно угомонились и уснули.

Утром друзья ходили на последнее в этом году занятие в ремесленном.

Многие из парней сразу подались на все лето в деревню, их ждали полевые работы в хозяйствах у родных и родственников. Благо у многих родные деревеньки лепились неподалеку от Волжских заводов.

Василию ехать было некуда.

И Павел Александрович Хорошев, старший мастер Центральной электростанции, его наставник по ремеслу, взял Васятку на все каникулярное время рабочим в отделение, название которого запомнить было трудно, а можно разве только списать на бумажку с металлической таблички, ловко выделанной на гальванопластинке: «Оксидирационная гальванопластическая лаборатория».

И табличка на белой, как в заводской больнице у фельдшера, двери, и само отделение (оно помещалось на втором этаже электростанции) меньше всего походили на завод. Разве сравнить его с кочегаркой, где в жарком влажном воздухе, несмотря на то, что антрацит непрерывно обрызгивали водой из лейки, стояло облако угольной пыли. Там беспрестанно гудели раскаленные топки котлов, грозно свистя и фырча, рвался из предохранительных кранов излишек белого отработанного пара. Он порою заполнял всю котельню горячей туманной влагой. От этого тяжко было дышать, а когда откроешь туда тяжелую, обшитую жестью, дверь, не сразу разглядишь своего старшего дружка Пашку Хромова. Над головой здесь выли динамо-машины, дробно постукивая в фундамент, отчего в котельной мелко дрожали стены и временами осыпался потолок.

Не лучше было и на первом этаже, в машинном отделении, где в подсобке трудился Филя. Отсюда кисло воняло щелочью, в спертом воздухе повсеместно царил запах горелого машинного масла, подожженной кожи или резины. Постоянный грохот стоял от мощного махового колеса. Отсюда перекинутый крест-накрест шкив шел к нудно гудящей динамо-машине. С громовым треском иной раз отскакивали от щитка рубильники, гулко лопались от перекала электрические лампочки.

А у Васятки наверху было тихо и чисто, как на верхней палубе волжских пассажирских пароходов.

Спокойный благообразный худощавый усач, всегда подтянутый, в форменном костюме под синим с поясом рабочим халатом и в неизменной форменной фуражке на седеющей голове, Павел Александрович был теперь для Васятки примером трудолюбия и справедливости.

В первый же день летних каникул Васятка получил от Хорошева знакомую еще по ремесленным мастерским работу: скоблить щитки аккумуляторных батарей.

Сам Павел Александрович научил его, как нужно обращаться с пластинками, держать инструмент, куда складывать очищенные свинцовые и цинковые пластины. Правда, все это Васек знал уже и сам. Новое заключалось в том, что старший мастер задал норму на всю смену, что требовало известной расторопности и усердия.