Холодные зори

«Сколько у этой больной и несчастной девочки позади испытаний! Безрадостное, тяжелое детство, да и юность не из легких выпала на ее долю», — думал о сестренке в это время старший брат. И винил в этом прежде всего себя и своего отца. Но что еще ждет ее впереди с ее почти неподвижной больной ногой, зашнурованной даже здесь, в привольном лесу, в высокий специальный ботинок с жесткой массивной пробкой-протезом внутри? Бедная, родная моя сестренка! Отныне он, старший брат, возьмет на себя всю ответственность за ее судьбу.

Григорий сидел по другую сторону костра, возле котла, наполненного водой. Здесь они помоют очищенные грибы, перед тем как их пожарить или, скорее, крепко повялить, так как масла уже не осталось.

На завтра намечен обратный, куда более трудный путь, вверх по течению, к дому. На этот случай Григорием заранее были припасены парус и вся необходимая оснастка. Новый, свежий запас впечатлений, которые принесло с собой это лесное бродяжничество, почти вытеснили у Маринки все то мрачное, тягостное, что еще несколько дней назад, казалось, навсегда завладело ее мыслями и чувствами. Такое путешествие для Маринки стало целительней любых аптекарских лекарств.

Словом, на пятый или шестой день путешествия докторский «нервный ступор» с Маринки как рукой сняло. Правда, была еще она грустна и задумчива. Но брат все-таки решил, что настало время поговорить с сестрой по душам и о семейных делах.

И теперь, у костра, стараясь особенно не бередить ее сердца, осторожно повел он рассказ о том, что случилось на их родной лесной заимке в Спиридонках и почему тетя Фрося очутилась в Бежице и будет жить с ними, ожидая возвращения дяди Мити.

Маринка заплакала, и брат не унимал ее слез: они очищают душу.

Обдумывая свою жизнь, размышляя о рассказанном братом, Маринка не заметила, что давно сидит одна. Брат куда-то исчез, а костер еле тлеет.

Но что это с рекой? Словно бы кто-то огромный там надрывно, тяжело дышит. А совсем недавно было совсем тихо, шумел разве что лес.

«Нет, это не река, — решает Маринка. — Но что же тогда там, на реке? Будто огромное живое существо ломится сюда, подминая кусты и лозы, хлюпая громко по зыбуну и воде, и от невероятно тяжелых усилий натужно, устало дышит». А еще через какое-то время Маринка поняла: это поют люди, много людей, но поют хриплыми, совсем осипшими голосами, и протяжные заунывные звуки песни порою тонут в прерывистом, тяжелом дыхании.

С трудом разобрала Маринка слова:

Э-э-й, ду-у-би-и-ну-шка, ух-ни-и…
По-о-де-е-ерни-и-м. П-о-о-д-е-ерним,
Да-а-а ух…

Словно бы само мерное чавканье хляби от грузной поступи множества идущих рождает высокий голос. Он выводит неторопливо и трагично:

На-а т-е-е-с-со-о-овый гро-о-об по-оло-ожат…

Другие натужно подхватывают:

А-а-ай-эй, дуби-и-ину-у-уш-ка-а,
Ах!

И снова высокий голос:

За-а-ар-а-сте-ет мо-о-оя мо-о-о-ги-ил-ка…

И вновь, глухо, но могутно:

И эй, ах, ду-уби-ину-ушк-а-а,
Ух! Ух!

И вдруг кончилась тягучая, печальная, и сразу ворвалась лихая, бодрая, озорная песня. Ее пели быстро, хотя и растягивая слова:

А-ареста-антска-а-ая как рота
Та-а-ащит че-ч-е-е-ерта из бо-о-олота!
Ай, дубинушка, ухнем!
Эй, зеленая, са-а-ма-а пойдет…

Вскоре песня оборвалась. Запыхавшийся, прибежал брат.

— Быстро собираться! В лодку и к городу… с бурлаками. Приболел там один, взяли в барку, кровь горлом пошла.

Собирая вещи и увязывая все в большой узел, брат сказал:

— Ты на баржу! Там и поедешь. А я с бурлаками, в лямке. День-другой, и будем у нашей пристани, если дело ходко пойдет. Тяжелая она, торговая барка, проклятущая. От самого Чернигова тянут к нам под Брянск…

Теперь поняла Маринка, что за песню слышала.

Брат помог ей сесть в лодку, оттолкнулся веслом и выгреб к высокой и длинной барке, что стояла почти на самом стрежне реки. Ее удерживал длинный толстый пеньковый канат, которым она была причалена к лесистому левому берегу. Канат был закреплен вокруг огромного пня недавно кем-то сваленного гигантского дуба. Неподалеку, прямо на влажной высокой траве, отдыхали бурлаки. На обветренных и обожженных солнцем красных, оливковых, черных лицах как-то особенно выделялись белки глаз, словно у слепцов.

Маринку приняла на борт судна сама жена купца, хозяина барки. Григорий забросил туда же узел с Маринкиными пожитками и остатние съестные припасы — сухари, соль, сыр, а лодку цепью прикрепил к корме. Затем сам поднялся к Маринке, поглядел, как она устроилась, снял с себя весь свой наряд, облачился в какое-то рубище и опорки, после чего хозяин на своем шлюпе отвез его к бурлакам.