Холодный крематорий. Голод и надежда в Освенциме

В глубине души я ощущаю прилив восторга. Совершенно непреднамеренно я наткнулся на его слабое место. Теперь он изо всех сил будет стараться убедить меня в том, какой он великий. Саньи Рот – повелитель преступного мира. Похоже, я ошибался: сердце у него есть, и оно куда больше, чем у многих «чистеньких». Вот только малость загрубело. Так что вперед! Я начинаю осторожно задавать наводящие вопросы.

– И как тебя поймали, если ты такой ловкий? Вас же доставили из тюрьмы Кехид, правильно?

– Ну ты же не думаешь, что меня просто так взяли и арестовали? Нет, мой подельник попался и настучал на меня. Я сорок семь дел провернул, господи боже, и ни волоска не упало с моей головы. Я на скачки в Вену катался в спальном вагоне!

У него развязывается язык. Рот заметно смягчается.

– Надо было сразу сказать, что ты репортер! Есть у меня для тебя пара-тройка историй.

– С удовольствием послушаю, – отвечаю я. – А вы с ребятами оставьте нас в покое.

– Не волнуйся, я с ними переговорю.

Самодельным ножом он отрезает большой ломоть кольраби, которую жевал все это время.

– На вот. Попозже дам еще. Мой кореш работает на ферме у Тодта. Мне кое-что перепадает. Будем с тобой болтать по вечерам.

Я осознаю символическое значение его подарка. Теперь спальные места нам с маленьким Болгаром обеспечены.

Наша с Ротом беседа производит немедленный эффект. Без возражений Миси, мелкий карманник с лицом белым, как мука, похожий на туберкулезного больного, сдвигается в сторону со своим одеялом. Я наконец-то могу вытянуться во весь рост. Якши, прыщавый юнец, начинает обращаться ко мне «господин редактор» и предлагает свои древесные опилки. Его приятели тоже воздерживаются от дальнейших притеснений. Грабитель пользуется в палатке безусловным уважением. Дело не только в том, что мелкие преступники признают в нем вожака; Рот вообще умеет влиять на людей. Хотя официальной должности у него нет, он вертит всеми и вся. Ему всегда достаются лучшие назначения на работу, а по вечерам он редко возвращается без «добычи».

Под защитой старшины положение Болгара тоже укрепляется. Он родился в рубашке – и снова удача оказывается на его стороне. Маленький проныра каким-то образом сумел пробиться к лагерному писарю, бывшему инженеру. Тот пообещал, что и здесь пристроит его в контору Тодта.

В палатке нам теперь живется не хуже, чем остальным. Но только там. Туннели убивают нас, а погода, кажется, усвоила роль палача для узников раз и навсегда. Дождь идет непрестанно. Даже полчаса солнечного света выпадают редко, как в декабре. Комендант лагеря славится своей изощренной жестокостью. Эсэсовский шарфюрер, убийца в серой военной форме, вышедший прямо с конвейера, как и его коллеги в Эйле, но куда более искушенный по части пыток. Будто не нашлось эсэсовца повыше званием для того, чтобы распоряжаться жизнями пяти или шести тысяч человек! Крестьянин отталкивающей внешности, тридцати пяти лет от роду, он приобрел себе сообщника в погоде. Его любимое развлечение – перекличка под проливным дождем.

Перекличка под дождем…

Более мучительная, чем порка хлыстом, более убийственная, чем пуля.

Вечерние построения длятся часами, особенно если идет дождь. Шарфюрер заставляет нас выстаивать под ливнем по двести минут. Сам он тем временем сидит у себя в кабинете, стрижет ногти или читает газету нацистской партии Völkischer Beobachter, покуривая трубку. Это затяжная извращенная пытка, настоящая агония. Мокнуть под холодными струями, когда ты голоден, по тебе ползают вши, а твоя одежда покрыта каменной пылью, по щиколотки в воде и грязи, после того, как гнул спину тринадцать часов. В одиннадцать вечера мы расходимся по неотапливаемым палаткам, где наконец можем снять с себя измызганные мокрые робы. На утро следующего дня, ежась и изрыгая проклятия, мы напяливаем их обратно по-прежнему сырыми. Ничего удивительного в том, что после этих чертовых перекличек по лагерю гуляет пневмония.

Самая изощренная вариация этой идеи, достойная Святой инквизиции, – переклички по воскресеньям, в единственный день отдыха. Тогда мы мокнем под дождем по полсуток.

Комендант наделен воображением, и старшина лагеря со своими приспешниками рьяно воплощают его фантазии в жизнь. Лагерная аристократия не стоит на плацу вместе с нами. Они полеживают в палатках и только иногда проходят вдоль колонн, проверяя, насколько те ровные.