Холодный крематорий. Голод и надежда в Освенциме

Горькое разочарование. Связей у меня нет, поэтому все, что я получаю, – это пелерина. Самая настоящая пелерина, с пуговицами. Свободная и тонкая, она нисколько не греет. Брюк мне не достается. Поэтому я напяливаю обратно свою старую робу и убеждаю себя в том, что мне не так уж холодно.

К концу октября осень вступает в свои права и дальше развивается по расписанию. Я слабею с каждым днем. Это замечаю даже не я сам, а Саньи Рот. Оказалось, он неплохой парень, особенно если немного пощекотать его самолюбие – в первую очередь в области профессиональных достижений. В благодарность за терпение, с которым я выслушиваю его истории о славных деньках бандитской карьеры, он раз навсегда берет меня под свое покровительство. От него я регулярно получаю куски свеклы и капусты, хотя он больше не работает на кухне у Тодта. Иногда мне перепадает даже сигаретный окурок. В действительности все это щедрые дары. Рот демонстрирует чудеса изворотливости: вечно получает двойные порции пищи, попадает в лучшие рабочие бригады и регулярно «прихватывает» где-то ценности для обмена.

– Через две недели протянешь ноги, – решительно заключает он, чуждый какого-либо такта. – Почему тебе не уйти от «Зангера»?

– Каким образом?

– Да, мальчик, этому в университетах не учат. Придется тебе что-нибудь придумать.

Моя ситуация стала еще более отчаянной в последние несколько недель, когда меня поставили в ночные смены. Мы работаем без перерыва с восьми вечера до шести утра. Это самая тяжелая и ненавистная работа. Ночные капо еще более кровожадные, чем дневные, а прорабы и спецы-итальянцы гораздо более жестокие. Каждую ночь нам грозят обвалы. От грохота буров глохнут уши, а раздутые колени на каждое движение отзываются невыносимой болью.

Работники ночной смены отсыпаются днем. В течение дня только те, кто работает в лагере, начальство, канцелярские служащие, охрана и зверюга-комендант остаются на территории, которая в остальном пустеет. Мрачное предупреждение Саньи Рота придает мне сил, чтобы попытать удачу с писарем – попросить его вмешаться.

Надо попробовать. Я подхожу к нему и – сама мысль об этом кажется абсурдной – представляюсь. Не по номеру, а по имени. На своем опыте, приобретенном в другой жизни, я знаю, что в беседе с незнакомцем важно сразу взять нужный тон. Если я представлюсь, может, и он, рефлекторно, назовет свое имя. То есть подсознательно подхватит этот тон. К тому же, после того как представился, пинка вроде бы не ожидаешь.

Лагерный писарь, наверное, не такой и плохой человек. Как-то раз я видел, как он ел молочный суп на скамейке перед своей палаткой. Небольшая группа изголодавшихся узников таращилась на этот спектакль – естественно, с приличного расстояния. Писарь заметил в их глазах немую мольбу и махнул рукой, веля одному из группы подойти ближе. Не сказав ни слова, он вылил остатки супа тому в пустую жестянку.

– Простите, что побеспокоил, господин инженер, но у меня просьба жизненной важности… – Я знаю, что он работал инженером где-то в Чехословакии.

Вот с чего я начинаю, потом представляюсь по имени, приглашая его назвать свое, хотя весь лагерь его, конечно, знает, и имя это внушает всеобщий страх.

Застигнутый врасплох необычной ситуацией, этот человек – с неизменной резиновой дубинкой в руках, привыкший командным голосом выкрикивать приказы, – бросает на меня недоуменный взгляд.

– Говори, – отвечает он. Я показываю ему свою опухшую ногу и прошу перевести меня в другую бригаду. Если останусь в туннеле, – думаю я, – мне конец.

– Твой номер?

– 33031.

Он записывает его. Меня вызывают на перекличке на следующее утро.

Эффект незамедлительный: перевод в компанию «Пишль», которая перестраивает замок. С этого дня места моей работы постоянно меняются. То я бросаю лопатой песок на ленту конвейера, то перевожу в тачке гравий, то засыпаю цемент в бетономешалку. Иногда приходится таскать металлические балки, и все связки у меня ноют. С еще несколькими узниками я толкаю по рельсам вагонетки, до краев нагруженные землей, – «японки», невероятно тяжелые.

Капо компании «Пишль» – тот самый Макс, бывший старшина лагеря в Эйле. Ему все-таки удалось пробиться в начальство, и теперь, когда его достоинство восстановлено, он всячески это подчеркивает.

По крайней мере, мне больше не приходится спускаться под землю. У меня над головой небо, а не скала. Я впитываю дневной свет, наслаждаюсь редким солнцем. Во мне зреет решимость: я хочу жить, снова жить… Даю себе клятву: больше никогда не выменивать табак на еду. Я хочу жить, хочу вернуться домой… Чтобы отомстить, восстановить справедливость, призвать к ответу тех, кто приволок меня сюда.