Холодный крематорий. Голод и надежда в Освенциме

Я становлюсь изобретательным. Желание выжить делает меня таким. Тоже пускаюсь в небольшие авантюры. Прокрадываюсь потихоньку в замок, куда есть допуск только привилегированным, отвечающим за внутренние работы. Занимаюсь мелким воровством. Хватаю все, что попадется под руку и что можно незаметно спрятать под моей просторной пелериной. Старую обувную щетку, кусок мешковины, лист бумаги, пустую жестянку – что угодно, имеющее рыночную ценность. Свою добычу я проношу в лагерь. Люди покупают электрические провода, чтобы использовать в качестве ремней, тряпки – вместо полотенец. Однажды мне удалось раздобыть несколько упаковок хлопковой ваты. В лагере, где множество узников ходит с кровоточащими ранами, это настоящее сокровище, и я неплохо наживаюсь, продавая ее.

Естественно, даже мелкие кражи сопряжены со смертельным риском. Если меня поймают, я не доживу даже до вынесения приговора. Но меня не ловят. И почти каждый день мне достается щепотка махорки, а иногда даже свекла или капуста.

Я хочу вернуться домой…

Каждый вечер после раздачи супа котлы в кухонные бараки относят заключенные из разных палаток, по очереди. Кухня находится за колючей проволокой, и я придумываю изощренный план на тот день, когда палатка номер 28 будет таскать туда котлы. Перед кухней грудой навалены картофель и кольраби. На ходу я делаю вид, что поскальзываюсь, и падаю прямо перед этими горами, а когда поднимаюсь, ругаясь на чем свет стоит, несколько бесценных картофелин лежат в объемистых карманах моей пелерины.

Я горжусь тем, что даже эксперты из числа моих соседей не замечают этой небольшой хитрости. Саньи Рот, безусловно, оценил бы мой маневр, знай он о нем.

Тем не менее моя решимость постепенно слабеет в том аду, где мне приходится обитать. Божьи жернова мелют медленно – жернова лагерей смерти крутятся гораздо быстрее. Пепел горечи тушит пламя надежды, разгорающееся во мне в редкие спокойные минуты. Реальность бьет в глаза: вши, бункер-суп, трупы, сброшенные в помойку, опухшие живые мертвецы, резиновые дубинки и револьверы. Дни рабского труда и летаргии наступают снова – они калька тех дней, от которых я пробудился совсем недавно.

Я опять заболеваю дизентерией. Отеки распространяются на все тело. Несколько дней я гружу цемент в бетономешалки, и пыль покрывает меня с ног до головы. Она коркой оседает на моей бритой голове. Набивается в нос, в глаза, в уши. Мыла нет даже у Саньи Рота. Я вешаю свои лохмотья на гвоздь на стене. Штаны и куртка буквально шевелятся от тысяч копошащихся вшей. Бороться с ними бессмысленно, поэтому в последнее время я даже не пытаюсь.

А потом наступает великий день: 13 ноября. Около трех часов ночи двери палатки номер 28 распахиваются настежь. На нас падает свет ручного фонаря.

– Achtung! – Внимание!

Все мы автоматически вскакиваем, не проснувшись толком. Комендант лагеря. У него за спиной Бульдог, эсэсовский медик, доктор Кац, двое лагерных старшин и писарь. Кац держит в руке лист бумаги. Они встают у входа.

Комендант обращается к Кацу:

– Also los! Nur rasch! – Давай! Быстро!

– Парни, – запинаясь, начинает доктор. Фонарь освещает его восковое желтое лицо. – Задача у меня не из приятных. Объяснять некогда: эти звери даже не хотели, чтобы я говорил по-венгерски в венгерских палатках. Если вкратце, то мне надо отобрать четыреста человек. Их отправят из лагеря на рассвете. Куда – неизвестно. Не хочу обманывать, поэтому предупрежу сразу: ходят слухи, что в Биркенау. По крайней мере, так считает комендант. Остальное вам ясно…

Он сглатывает и продолжает:

– Я… я… уже говорил это тридцать четыре раза сегодня ночью… Я не убийца, не палач… И не хочу им быть… Мне этого не вынести… Я не знаю, что сказать… Проклятые ублюдки… Просто ужас какой-то.

Он жалобно глядит на нас.

– Добровольцы есть?

Осознать то, что сейчас было сказано, нам удается не сразу. Потрясенные, мы таращимся на фигуры в сером, нетерпеливо топчущиеся у дверей, и на троих заключенных. Это они, в своей беспощадности, принесли нам страшную весть. А ведь они такие же рабы. И завтра может наступить их очередь.

– Also, was ist den? – Ну так? Что происходит? – Комендант теряет терпение. Им еще предстоит обойти остальные палатки.

Кац заглядывает в список:

– Скорей, парни! Никого? Тогда мне придется…

– Не надо. Я все равно долго не протяну. Двумя неделями раньше или позже – какая разница!

Это Миси, карманник.

– Твой номер?

– 72154.

– Следующий? Нужно по четыре человека из каждой палатки. Быстрее!

– 76525.

Одноглазый Перельдик. Я слышал, что до ареста он был вором-домушником.

– К черту это все! – говорит он. – Дыра, в которую нас погонят, вряд ли будет хуже этой.

Маленький Болгар бросает на меня вопросительный взгляд. Я киваю.

– 37608, – произносит он дрожащим голосом.

– 33031, – быстро добавляю я.

Кац вздыхает с облегчением.