Хор больных детей. Скорбь ноября

Она приняла в меру соблазнительный вид, словно пыталась сбить его со следа. А еще в глазах Глайд была та самая насмешка, которая заставляла сумасшедших одиноких мужиков бежать за дробовиками, чтобы перестрелять друг друга. Шэд прекрасно понимал, что сейчас ему лучше убрать руку с ее плеча.

– М’эм говорит, что на той стороне духи. Самоубийцы не упокоились. Духи прячутся в сухостое и ежевике. Только и ждут, чтоб кого-нибудь схватить. Она всех предупреждает, что земля осквернена. Не скажу, что верю в это, но, если ты хоть раз слышал, как М’эм говорит о духах, серьезно о них задумаешься.

– Ты права, – согласился Шэд.

М’эм Лувелл, прабабушка Глайд, была ведьмой, которую суеверные жители Лощины уважали и боялись. Приводили к ней коров, которые плохо доились, и больных детей – тыквоголовых и с ластами вместо рук. Приходили за приворотными зельями и амулетами от сглаза. Несли ей цыплят и свой ужас, а она всем этим питалась. И цыплятами, и страхом. Шэду старуха вроде как нравилась.

– Ее маму сбросили в пропасть, когда М’эм была еще мисси. Кажется, из-за дифтерии. Или холеры. Она видела, как все произошло. Говорит, призраки вышли из скал и провели с ней весь день. Сначала играли, а потом гоняли и кусали за ноги.

После смерти матери Шэда па пошел к М’эм Лувелл за тоником, чтобы избавиться от кошмаров – крепости виски уже не хватало. А она научила его играть в шахматы.

– Я хотел бы с ней повидаться, – сказал Шэд.

– Иди прямо, – ответила Глайд и грудью указала направление. – Не мое это дело – кого-то останавливать. Да и подталкивать тоже.

Венн на миг заерзал под сеном, заскулил и снова затих.

Лягушки-быки ревели в пруду, а мятлик казался живым и взволнованно колыхался на ветру. Шэд подошел к ближайшей лачуге и остановился у ветхой дощатой двери. Протянул руку, чтобы постучать, и стены с протестующим стоном опасно накренились. Сырость, дожди и мох, облепивший доски, со временем сделали их похожими на папиросную бумагу. Шэд постучал указательным пальцем, надеясь, что разбитая дверь не слетит с петель.

Сквозь широкие щели просочился голос М’эм, низкий и почти опасный, но полный странного озорства:

– Заходи, Шэд Дженкинс. И не беспокойся за мой дом. Он прослужит столько лет, сколько мне осталось, будь уверен.

Шэд по-прежнему слишком сильно себя выдавал. Войдя в лачугу, он словно попал на языческое капище. В священное место, где кровь никогда не перестает пропитывать землю. Некоторым местам свойственно ощущение святости. Чужая вера может также крепко сдавить горло, как своя.

М’эм Лувелл, съежившись, сидела на маленьком стульчике, который больше подошел бы ребенку, и курила трубку. Не открывая глаз, старуха кивнула Шэду. Ее ссохшееся тело скрывали вязаные пледы и огромные свитера, наружу торчали лишь обхватившие трубку короткие пальцы с потрескавшимися желтыми ногтями. Некоторые жители Лунной Лощины вырезали трубки из кукурузных початков или гикори, но ее были из магазина и стоили дорого. Это придавало ведьме еще одну противоречивую черту.

Тем не менее Шэд слегка удивился, когда понял, что старуха курила марихуану. Сладкая вонь, наполнявшая лачугу, заставила его откашляться.

Он ждал. Прошло пять минут. Шэд понимал, что это проверка его терпения. Когда люди дергаются и спешат, о них можно узнать больше.

Комната была обставлена скудно. В углу располагался маленький столик с тарелками и какой-то домашней утварью; кухня была забита деревянными ящиками и стеклянными мисками с порошками, кореньями и травами. Напротив – крошечная кровать с набитым ватой матрасом. У изножья замерло самодельное инвалидное кресло с плетеной спинкой, на котором старуху катали по городу. Шэд подошел, осмотрел кресло и узнал работу. Его отец все в доме делал своими руками.

М’эм Лувелл уже переступила ту черту, за которой возраст переставал иметь значение. В старухе было что-то вневременное, она походила на каменный выступ, сквозь который едва-едва проступали очертания человека. Десятки лет, проведенных в этих горах, были полны бед и боли, но она сумела выжить.

Шэд пытался представить, как старуха протягивает руку и подзывает его к себе. Чтобы он присел рядом, а она погладила его по голове крошечной ладонью, шепча слова понимания. Всегда ищешь того, кому можно доверять.

– Сочувствую, – открыв глаза, сказала старуха. – Мои соболезнования.

– Спасибо.

– Ты впервые тут с тех пор, как был малышом.

Шэд кивнул, вспоминая, как в пять лет па привозил его сюда.

– Ты помогла моему отцу, когда он в этом нуждался.

– Ничего особенного. – Старуха заметила, что трубка погасла, и положила ее на стол. – Просто дала ему игру, чтобы отвлечь от проблем.

– И это по-прежнему работает, – сказал Шэд. – Учитывая груз его забот, это дорогого стоит.

– Для некоторых соседей, может быть, – ответила она. – Но не для всех.

– Конечно.

На этом приготовления и завершились. Шэд ощутил их окончание – будто захлопнулась дверь камеры. М’эм Лувелл размышляла довольно долго и теперь была готова.

– О чем же ты хочешь меня попросить?

– Точно не знаю, – сказал он.

– Что ж, подумай немного.