Хорошо, когда улыбаются

— Ты виноват? — осторожно спрашивает докладчик, а сам с опаской поглядывает, не стукнет ли его Серёжка по затылку своим крепким кулаком. Нет, не стукает. Чудеса.

— Виноват… Это я виноват, что музыки нет.

— При чём тут ты? Ветер ноты унёс, а не ты.

— Нет, я.

Ребята так удивились, что даже никто ничего не сказал.

— Я на Ветер слова бросал, бросал, он и рассердился и ноты унёс.

Ребята всё ещё молчат.

— Он меня утром сам предупредил, а я всё равно ещё бросил на него. Вот сейчас. Ну вы же слышали? А слова вес имеют. С ними Ветру летать тяжело.

Ребята всё поняли. И не так это оказалось трудно — признаваться в своей вине, как думал Серёжка. Это только сначала трудно, а потом ничего, потом даже радостно как-то от того, что уже признался. Теперь все всё знают. А всем вместе легче придумать что-нибудь, как избавиться от беды. Но что тут придумаешь?

…Тихий и будто пришибленный весь отряд вышел из школы. Молча постояли, молча пошли по улице. Угрюмые, хмурые. С аккордеоном, положенным в футляр, догнал ребят Эдуард Егоров. Он раньше них вышел из класса. Когда ему теперь придётся раскрывать этот футляр?

А Ветер опять как с цепи сорвался. Он, наверно, отлежался где-нибудь за углом и заметался по улице, хватая всё в свои лапы и унося куда-то.

Мимо ребят пролетело что-то голубое и со всего размаху шмякнулось о ствол дерева. Оказалось, это рубашка. Сырая ребячья рубашка. Она грудью прилипла к дереву и смешно зашевелила рукавами. Вон в соседнем дворе бельё сушится.

Незнакомая женщина выбежала со двора, увидела рубашку, прилипшую к дереву, и заторопилась к ней. Вот она уже добежала, вот протянула руку схватить рубашку, и как раз в этот самый момент рубашка отлипла от дерева и, махнув женщине рукавом на прощанье, понеслась дальше по улице. Но женщина не хотела прощаться с рубашкой и побежала за ней, хотя бежать ей было очень тяжело, потому что на её плечах лежало много лет жизни.

А ребята шли по улице хмурые, угрюмые, тихие. Всем было до того тоскливо, до того тошно, что просто невозможно этого описать.

Какая-то махонькая девчушка в красных башмачках ревела на всю улицу тоненьким голоском. «И чего ревёт? — думают ребята. — И так тошно, а она ещё тоски подбавляет. Хоть бы перестала, что ли».

И котёнок пищит на дереве, вторит девчонке. Что, они сговорились пищать вместе? Мальчишка стоит под деревом и кидает в котёнка камешки. А тот жалкий, худой, противно смотреть. Но вдруг он зафффырчал, спина выгнулась дугой, а хвост, только что прилизанный, тоньше карандаша хвост, вдруг стал похож на ёршика, которыми мамы и бабушки моют кефирные бутылки. В чём дело? А это к дереву подбежал пёс и залаял, увидя страшный кефирный ёршик.

Ну теперь совсем пропал котёнок. Сразу два врага. Мальчишка и пёс.

А ребятам ску-у-учно. Муторно как-то. Идут по улице и вроде не идут. Стоят и вроде не стоят. Не знают, куда себя девать, что делать. Дошли до филармонии. Видят, сердитый дядька сдирает афишу, на которой написано: «Концерт из произведений Бетховена. Исполнитель — лауреат Всесоюзного конкурса пианистов…» Фамилии лауреата Всесоюзного конкурса ребята не успели разглядеть, потому что в это время сердитый дядька уже окончательно содрал афишу.

А где-то внутри здания гуляли растерянные звуки. Они то внезапно обрывались, то взлетали, то снова обрывались, то снова взлетали. Эдуард Егоров понял — это настройщик ударяет по клавишам. Конечно, он сейчас в полном отчаянье, этот человек. Видимо, его позвали выяснить, что случилось с концертным роялем. Наверно, лауреат Всесоюзного конкурса сел попробовать этот рояль и… ничего не мог сыграть. Концерт не состоится. Поэтому сердитый дядька и сдирал афишу. Сколько людей сегодня не услышат произведений Бетховена!

Нерешительный Эдуард Егоров вдруг решительно поставил аккордеон на землю.

— Нет! Так нельзя! Надо что-то делать! Почему мы все ничего не делаем? Почему просто идём по улице и всё? Какое мы имеем право просто идти?

— Никакого! — подхватил Миша Гришин и опять стал приглаживать свою уже гладкую-прегладкую макушку.

Но что делать? Что? Что?

— Надо отлупить Серёжку, это он виноват, — предложил докладчик.

— Отлупить ещё успеем, — предостерегающе сказал Миша Гришин, с силой запихивая руку в карман брюк, а то она сама так и размахивалась, направляясь к Серёжкиному затылку.

— А почему виноват Серёжка? — удивился Эдуард Егоров. Когда Серёжка признавался в своей вине, его в классе уже не было.

И как только Эдуард Егоров узнал в чём дело, то даже подпрыгнул от радости. И чему обрадовался — неизвестно. Но он знал, чему радовался. Он был старшеклассник и быстро что-то сообразил.

— Ребята-а! — заорал он чуть ли не на весь город, будто эти самые ребята были от него за десять километров. — Ребята! Кричите «ура»!

Все, конечно, прокричали ура и только потом стали спрашивать, зачем же они кричали.

— Как зачем? — продолжал радоваться Эдуард Егоров. — Послушайте, товарищ, — крикнул он сердитому дядьке, который уже принялся сдирать вторую афишу. — Не трогайте! Концерт состоится!