Хосе Рисаль

Гонконг в 1891 году представляет собой любопытный феномен с точки зрения социальной и расовой стратификации. До договора 1898 года, когда британская колония расширится за счет так называемых «новых территорий» на материке и будет уступлена метрополии на «99 лет» (число, излюбленное колонизаторами), остается еще семь лет. Пока же Гонконг — только остров, и расти ему некуда, а жить вместе гордым бриттам и цветным немыслимо. Законодательным путем устанавливаются границы расселения по высоте: англичане не имеют права селиться на высоте менее 450 футов от уровня моря, китайцы не имеют права строить жилища выше отметки в 150 футов, полоса между ними — для португальцев, метисов, индийцев и прочих азиатов. Социальное и расовое расслоение предстает весьма наглядно. Рисаль с помощью Басы находит себе квартиру в промежутке между этими границами, на высоте 200 футов, на Реднаксела-тэрас. Улиц с домами по обеим сторонам в Гонконге почти нет, город расположен уступами, террасами, отсюда и «тэрас» вместо «стрит» (что до Реднаксела-тэрас, то, несомненно, какой-то затейник назвал ее по своему имени: слово Rednaxela, прочитанное с конца, дает Alexander, то есть Александр).

Рисаль уехал на Восток с мыслью найти свою смерть на родине. Однако морское путешествие и знакомство с Прайерами и Березовским примирили его с жизнью, открыли новые перспективы. Решено: он останется в Гонконге, но политической деятельностью заниматься не будет. С него хватит разочарований. Он приобретет практику как глазной хирург. Для начала он снимает приемную «в самом низу» — на уровне моря, в районе явно непрестижном. Судя по коротким часам приема (2 часа в день), он, видимо, делит приемную с другими врачами. Но он быстро находит себе пациентов, несколько удачных глазных операций приносят ему приличное вознаграждение, и уже через шесть недель он переносит свою приемную повыше. Слава о блестящем глазном хирурге облетает Гонконг, к нему устремляется богатая публика, а самого его именуют не иначе как «испанский доктор» (напомним, что во время пребывания на Филиппинах его звали «немецким доктором»). Едут к нему пациенты и из соседних стран. Наконец-то Рисаль может взять на себя заботу о семье, которую, ему кажется, он так обременял в течение десяти лет.

По тайным каналам, через Басу, он уведомляет родителей, брата и сестер, что ждет их всех в Гонконге, Испанские власти на Филиппинах тоже не дремлют: как только генерал-губернатор узнал, что Рисаль возвращается на Восток, он тут же отдал приказ сослать Пасиано и зятя Рисаля Убальдо еще дальше — с острова Миндоро на остров Минданао. Но конец XIX века еще не знает жесткого паспортного режима, что до виз, то они появятся только после первой мировой войны. По получении приказа о своем переселении Пасиано и Убальдо немедленно скрываются, через несколько дней под чужими именами появляются в Маниле, без всяких хлопот приобретают себе и дону Франсиско билет на первый же пароход, и скоро все трое благополучно прибывают в Гонконг.

С женщинами дело обстоит сложнее. Одновременно с приказом о дальнейшей высылке Пасиано и Убальдо власти возбуждают против доньи Теодоры судебное дело и арестовывают ее. Причина ареста — чистейший вздор: ее обвиняют в том, что она называет себя Теодора Алонсо, а не Теодора Рисаль и тем якобы скрывает свою родственную связь с «опаснейшим флибустьером». Как уже говорилось, Рисаль единственный в семье носит эту фамилию и не совсем по праву. Но преследователям недоступна логика, снова, как и 20 лет назад (теперь уже в 64 года!), мать Рисаля четыре дня идет пешком под палящим солнцем, поддерживаемая под руки дочерями. Тупой чиновник и на сей раз отказывается нанять лодку, хотя донья Теодора предлагает заплатить и за себя и за конвой. Города Санта-Крус она достигает в таком ужасном состоянии, что губернатор провинции приказывает тут же освободить ее, более того, дает разрешение покинуть колонию. И к рождеству (менее чем через полтора месяца после прибытия Рисаля в Гонконг) мать Рисаля вместе с дочерьми Люсией, Хосефиной и Тринидад присоединяется к мужу и сыновьям. Рисаль пишет гневное письмо лейтенанту гражданской гвардии, конвоировавшему донью Теодору, и излагает все, что он о нем думает, заканчивая письмо словами о том, что такое поведение недостойно даже дикарей.