Хождение к Студеному морю

Скитник, перекрестившись: «Господи, прости мя грешного», – скрепя сердцем принял сей дар, впоследствии многократно его выручавший. Зная, что у капитана тоже есть печать, отметился и у него.

Вещей, с учетом меховой одежды, спальника, ружья и разной мелочи, набралось изрядно. «Сегодня налегке схожу. Разузнаю, что да как, а завтра уже с грузом», – решил он.

Поскольку в новом поселке коренные не жили, скитник направился к двум приземистым, с маленькими подслеповатыми окошками рубленым избам – по северным понятиям – станок. Из-за плоских крыш[60] они выглядели недостроенными и напоминали ящики. Переходя ручеек, Корней поскользнулся на мокром, обомшелом бревне и угодил ногами в болотную жижу.

Взойдя на яр, у одной из изб разглядел прислоненные к стене ажурные нарты, длинную поленницу свежеколотых дров, развешанные на жердях сети. Поодаль щипали траву несколько оленей. На шее быка звякало жестяное ботало.

«Жилая!» – смекнул скитник и постучал в дверь.

– Кого Бог дарует? – услышал он за спиной.

Обернувшись, увидел выходящего из дровника с охапкой поленьев мосластого старика с крючковатым носом и венчиком белесых волос вокруг загорелой лысины. Вроде старый, а глаза блестят молодо.

– С «Арктики» я.

– Заходь, заходь, мил человек.

Толкнув дверь, он пропустил гостя в избу. Пройдя следом, свалил у печки охапку плавника, напиленного на одинаковую длину. Отряхнувшись от налипших опилок, протянул руку:

– Нил Прокопыч.

– Корней, – поклонился скитник.

– Седай, – махнул он рукой на чурбан, – сичас цай откушаем… Токмо самовар взбодрю, – и принялся, сидя на корточках, щепить смолистое полено.

Раскочегарив самовар, подсел к гостю:

– Меня не накурите?[61]

Корней, помянув добрым словом предусмотрительность капитана, протянул деду пачку махорки. От такой щедрости тот аж зацокал языком.

Свернув цигарку, раскурил от уголька и, пару раз с наслаждением затянувшись, наконец поинтересовался:

– Куды, мил человек, след тянешь?

Узнав, что Корней намерен идти до Чукотского Носа, встал и возбужденно заходил по комнате.

– Эва! Футы, нуты – лапки гнуты! Ты што, рехнулся? Смерти захотел?! Тама одна мокредь! Озера без счету, да ржавцы болотные, – шумел он, – туды токо ветер залетает да перелетные птицы. Одумайси!

– Да я не сейчас, а как лед встанет.

– По снегу ишо можно, днесь никак. Одежа-то на зиму имеется? Али так собрался?

– У меня для дороги все есть, на судне пока.

– Тогда ладно, а то испужался – неодетый в тундру… Сымай чуни, посуши.

Корней замялся.

– Сымай-сымай, не тушуйся.

Корней снял один.

– А второй че? Мокрый ведь.

– Не съемный он, – задрал штанину Корней.

У Прокопыча округлились глаза:

– Фу ты, ну ты – лапки гнуты! Так ты ишо и без ног?

– Без одной!

Старик взирал теперь на гостя с восхищением – одноногий, сивый, а такое замыслил!

– Осилишь ли? Не всякий здоровый такой путь одолеет.

– Так я хочу на упряжке. Говорят, на собачьей лучше всего.

– То правда – собаки не подведут, – согласился дед, докурив до ногтей цигарку.

– Не подскажете, где раздобыть их?

– У наших не взять – сами ездют. А вот у юкагиров может статься – оне ездют и на оленях, и на собаках… Погодь маненько, травки к цаю нащиплю – самовар поспел.

Встав, он почему-то вышел в другую дверь.

– Нил Прокопыч, зачем вам два выхода из дома? – полюбопытствовал скитник, когда тот вернулся с душистым букетиком.

– Неужто не в разум?

– Извините, что-то не соображу.

– Тута зимой как задует – наметает то с одной, то с другой стороны. Вот и ходишь, где снега помене. Оттого и внутрь оне отворяются. Иначе вдругоряд и не выйти.

С улицы донеслось гортанное пение.

– Похоже, как раз те, кто тебе нужон, пожаловали. Вельми любят оне поголосить. Пойду встречу.

Действительно, к избе подъезжал на упитанном ороне пустобородый темнолицый юкагир. На вид чуть больше сорока. Длинные черные волосы заплетены в косу, украшенную железной пряжкой. Он ехал на полуостров Лопатка – место летнего выпаса его оленьего стада. Сыновья уже с месяц как там. Благодаря ветрам на побережье меньше комаров, и пастбища богаче.

На станок, дав крюк в пару десятков километров (по северным понятиям – это не расстояние), Егоркан завернул к Прокопычу попить чай и обменяться последними новостями.

Спрыгнув с оленя, он отвернул книзу голенища легких непромокаемых сапог из рыбьей кожи – чтобы проветрились, и стал ловко выдавливать из покрытой бугорками шкуры животного беловатых личинок оводов. Бык при этом, вытянув губы, спокойно щипал траву. Набрав пригоршню, юкагир отправил излюбленное лакомство в рот. Прожевав, поинтересовался:

– Сусед, как еда?[62]

– Лонись[63] было шибче. Ноне на горло токо… Заходь в избу цай пить, дальний гость у меня, познакомлю.

После чаепития они раскурили трубки.

– Ну как табацек? – спросил Прокопыч, выпуская дым через нос.

– Хороший, продирает, – одобрил оленевод.

Курил он интересно – врастяг, с большими перерывами. Трубка почти затухала, но в последний момент он успевал затянуться в полную грудь и вновь нагнать жару.