Хозяйка болот

Нужно больше красок. Попробовать подсолнухи, лен. Если голубой цвет не пойдет вразрез с лиловыми, розовыми, белыми цветами барвинка. Первые саженцы мне дала Мэй. Как я по ней скучаю. Однажды, пропалывая их, она сказала: «Спорим, тебе нравятся барвинки», а я ответила: «Они хорошо растут». Мэй спросила: «Бойд никогда не говорил тебе?» И я уточнила: «О чем?» Она встала разогнуть колени. Мэй, в синем ситцевом домашнем платье и белых гольфах, продолжила: «Барвинок – любовный талисман. Съешь его с тем, кого любишь, и вы никогда не расстанетесь». Я засмеялась, а она спросила: «Не веришь? Твой Бойд так страдал от любви. Не спал, не ел, был уверен, что ты не захочешь с ним встречаться. Попросил меня о помощи, но пришлось делать все самому. Ты, наверное, и не заметила белые лепестки, которые он подмешал в тот яичный салат».

Мэй искренне верила в подобные вещи. Что ж, приворожил меня муж или нет, я пойду за ним на край света. Даже теперь, когда порой он ведет себя словно идиот, я прихожу сюда, сминаю цветок барвинка, и запах уносит меня в воспоминания о том пикнике, горчинке в яичном салате Бойда и вкусе его поцелуев.

Ого. Встаю, нахожу дверь наружу и иду по тропе. Похоже, тетрадь-то совсем не про сад, а название призвано отвадить любопытных варвар вроде меня.

Странно ли, что мама вела дневник? Она всегда гордилась своей колонкой в «Фламбо», куда писала, пока училась в университете. А еще мать вечно меня поправляла, хотя отца – никогда.

Независимо от ее писательских способностей, я не могу читать чужой дневник.

Возвращаюсь внутрь, запихиваю тетрадь поглубже в коробку и принимаюсь за следующую птицу. Свиязь. Круглая голова, короткая шея, черное пятно на клюве. Я не раз видела эту птицу, когда гуляла с папой. Ненавижу думать о нем, но дневник матери, конечно же, вызвал нежеланные воспоминания.

Однажды на участке открытой воды, вдали от деревьев, отец сидел на корме каноэ и насаживал на крючок живого червя, проткнув того в двух местах. Ветер тревожил поверхность, поднимая рябь. Болотная трава зашуршала, и ветерок мягко повернул наше каноэ.

– А теперь смотри, как я делаю, Лони Мэй. Вот как можно проткнуть червя, не убив его. – Папины большие пальцы были широкими, с порезами на подушечках.

Я отвернулась, не выдержав зрелища.

– Папа, а кто научил тебя ловить рыбу? Твой отец?

Он завел кончик удилища назад, потом выполнил заброс, и катушка зажужжала. Раздался тихий всплеск.

– Нет, Лони Мэй, думаю, я научился сам.

– А каким был дедушка Ньют, когда ты был маленьким? – Вдруг тогда дед казался лучше, не таким страшным.

Папа посмотрел на водную гладь.

– Лони Мэй.

– Да, сэр?

– Ты знаешь, что самое лучшее в болоте?

Я покачала головой.

– Здесь так тихо, – прошептал отец, сложив большой и указательный пальцы перед губами.

Он имел в виду меня. «Говори тише». Ветер трепал болотную траву, и кваканье лягушки гремело над ней, точно гулкий колокол. За папиным плечом появились три коричневые птицы, одна с блестящей зеленой полоской на глазу, они немного пробежали по воде, хлопая крыльями и ловя воздушный поток. «Кря-кря-кря», – прокричали они.

– Лони Мэй. – Голос папы был одним из звуков болота.

Птицы набрали высоту. Отец проследил за моим взглядом и пояснил:

– Свиязи.

Беру рисунок со стола. Колышется болотная трава, перепончатые лапы отрываются от воды, виднеется пара больших пальцев с порезами. Разорвать, смять, выбросить.

В дверях мастерской появляется Эстель, наматывая на палец длинный рыжий локон.

– Как там наша султанка?

– Никак, – отвечаю я. – Ты бы видела шкуру, которую они пытались мне всучить.

– Лони, ты во Флориде. Султанки здесь живут. Иди и найди. Рисунок нужен к понедельнику.

Я смотрю на Эстель.

– Предлагаешь мне отправиться в поля? Потому что на самом деле…

– Не будешь терять связь с реальностью, – перебивает она.

– Ты о чем? – ощетиниваюсь я.

– О том, что я твоя подруга и знаю, что для тебя хорошо.