Пятнистое тело рыбы переливалось в солнечном свете серебристо-сине-зеленым и золотым. Папа вынул крючок из ее рта и взял за хвост, чтобы стукнуть головой о борт лодки.
– Нет! – воскликнула я, и рыба выпрыгнула из его рук на дно каноэ, где и продолжила биться.
Папа наживил еще один крючок, а сам смотрел, как я наблюдаю за рыбой.
Ее жабры раздувались, но через несколько минут она стала двигаться куда слабее. Цвета поблекли, еще пара рывков, и наконец глаза потускнели.
– Для рыбы лучше первый вариант, – сказал папа.
Позже на рыбацкой стоянке он взял филе, обвалял его в муке и положил в раскаленную сковороду. До того как начать ходить с ним, я никогда не видела, чтобы он готовил, никогда не интересовалась, что отец ел в этом сыром деревянном доме, где комары кусали нас, несмотря на сетки, а лягушки распевали ночь напролет.
Я откусила кусочек приготовленной им рыбы, проглотила ее и сказала:
– Вот бы мы могли жить здесь всегда.
Папа потянулся за кетчупом.
– Вряд ли твоя мама обойдется без своего сада.
Я так и замерла с вилкой.
– Да пусть остается. Со своим садом.
Папа повернулся в мою сторону. Он жевал и склонил голову набок.
Когда я легла в свою кроватку, отец сказал:
– Знаешь, Лони Мэй, иногда человек может быть резок с тобой, но это не значит, что ты ему безразличен. – Он накрыл меня одеялом. Его фланелевая рубашка пахла ужином, свежим воздухом и старыми листьями. – Спокойной ночи, дорогая.
И поцеловал меня в лоб.
Надо мной шаги. Посетители музея, наверное. Рядом с моей овсянкой на втором листе бумаги изображены сетка, мой отец в обрамлении ветвей рябин и пятно голубого неба над ним. Вот таким я его запомнила лучше всего. В кои-то веки свой второй лист я не рву, не комкаю и не выбрасываю. Вместо этого я собираю вещи и выключаю свет.
Утром я сижу за шатким кухонным столом в этой квартире, которая никогда не будет похожа на мою. Я сказала Филу, что хочу увидеть бланк, отчет об инциденте, основание для его мини-иска. Но теперь, когда держу в руках конверт, уже не так уверена в своем решении. Я забрала письмо вчера из почтового ящика в фойе, на котором написано: «Л. Марроу 2C», и с тех пор оно так и лежит невскрытое на кухонном столе. Чего я боюсь? Я разрезаю конверт и беру сложенный втрое лист, две бумаги, скрепленные вместе. Они не опаляют мне кончики пальцев. Не выжигают сетчатки глаз. В развернутом виде это просто плохая ксерокопия госформы. Куча граф для заполнения. Мои глаза останавливаются на фразе, написанной заглавными буквами: «СМЕРТЬ ОТ СЛУЧАЙНОГО УТОПЛЕНИЯ».
Да, там значится «При исполнении служебных обязанностей», и да, подписано капитаном Фрэнком П. Шаппелем.
Перехожу на вторую страницу.
«ДОПОЛНЕНИЕ К ФОРМЕ 537b». Еще один стандартный документ. Примерно на середине в разделе «Комментарии» рукописная заметка:
Дополнение подписано лейтенантом Дэниелом Дж. Уотсоном.
Я смотрю на скол краски на подоконнике. Что значит –
Чтобы изменить образ в голове, я достаю свой список птиц. Следующий на очереди – опоясанный пегий зимородок. Мне нужно будет купить оксид хрома для его пушистого гребня, или, может, смешать зеленый хукера с кобальтово-синим и каплей жженой кости. Черт, не знаю.
Я встаю, подхожу к окну квартиры и гляжу на клочковатую траву. Вокруг снуют скворцы, клюют землю в поисках жуков, их щебет перекрывает гул кондиционера.
Моему отцу не понадобились бы деньги в болоте. Я беру бланк.
Уотсон поставил свою подпись ровно через два месяца после смерти моего отца.
Перелистываю обратно на первую страницу. Дата после имени Шаппеля – через несколько дней после несчастного случая. Мой брат никогда даже не упоминал об этой второй странице. А кто такой лейтенант Дэниел Дж. Уотсон?
Минуту я смотрю прямо перед собой. Затем роюсь среди бумаг на полу, пока не нахожу папку со старыми вырезками. Перелистываю несколько штук, пока не нахожу зернистый снимок, где отец и Шаппель жмут друг другу руки.
Эстель отвечает на мой стук.
– Могу я воспользоваться компьютером Роджера? – спрашиваю я.