Хозяйка болот

– О, дел у нас предостаточно. Только вот задействовать тебя официально я не смогу. Нельзя нарушать правила об отпуске. – Тео пошуршал бумагами, а потом, казалось, оживился. – Но если тебе хочется чем-то помочь… строго во имя общественного блага. Боб Густафсон из геологии попросил меня об одолжении.

Камнелюбы? Когда я в последний раз что-то им рисовала? Да еще и бесплатно? И кстати, кто рисует птиц, пока меня нет?

– Густафсону нужен набросок карстовой воронки и несколько подводных флоридских пещер. И раз уж ты все равно там…

– Тео, я не знаю…

– Эй, ты же сама рвалась поработать. Просто не говори об этом отделу кадров. Или нашему общему другу Хью.

– Ну да. А то ж мы с ним каждый день болтаем.

В конце концов я согласилась, но затея все еще казалась глупой. Я повесила трубку, и мне стало не по себе. Пришлось вспоминать о достоинствах и компромиссах моей работы.

Вода, которая нужна Густафсону, – не та, по которой я гребу, а та, что течет через дырявый, как швейцарский сыр, известняк под землей Флориды. Подземные реки, которые питают болото, являются частью докембрийского прошлого полуострова, но перспектива рисовать их на бумаге как-то не слишком вдохновляла. Тем не менее уговор есть уговор, поэтому, едва забравшись поглубже в переплетенные потоки, я вынимаю свой альбом. Начну с болотной воды, потому что знаю ее лучше всего.

«Это не самое мое любимое блюдо» – так учила меня отвечать мама, если мне было не по душе содержимое тарелки, а взрослый спрашивал, ну как оно. Фраза позволяла говорить одновременно правдиво и вежливо. Мне никогда не разрешали сказать «фу, какая гадость». Вот и теперь говорю: «Рисование воды – не самое мое любимое занятие». Я даже фон не делаю, если есть такая возможность. Рисую птицу, а кто-то другой добавляет позади пересохшую пустыню, или хвойной лес, или величественные снежные горы, где она и обитает.

Но я сижу в каноэ и пытаюсь изобразить болотную воду, проверяя, могу ли вдохнуть в нее жизнь. Четкая форма? Не существует. Я знаю, что на ней и в ней, но саму воду могу лишь обозначить. Оттенок? Жижа чайного цвета, полная сомов, раков и прочих обитателей дна. Не говоря уже об аллигаторах и змеях. Ладно, к черту вежливость. Я не просто не люблю воду, я ее ненавижу. Ненавижу грязь и то, как она воняет при отливе. Ненавижу, как в ней вязнет обувь. Ненавижу, как топь колеблется при каждом шаге, да и вообще это и не земля, и не вода.

Но я старательно рисую болото, вместе с луком каноэ и тростником по бокам. Рисую само каноэ: волнорез, ручку весла, планшир. Ботинок, пара ботинок, а затем из них вырастает пара рабочих штанов цвета хаки, фланелевая рубашка с криво подвернутыми рукавами, рыжеватые волоски на предплечьях, щеки, заросшие щетиной. Уши, глаза… мой отец.

Каноэ со стуком останавливается. Меня снесло к берегу.

Так много веских причин ненавидеть эту воду. Каноэ на картинке не то, в котором я сейчас нахожусь. А то, где он и я провели так много часов, в котором папа был незадолго до того, как встретил Создателя. Каноэ, которое я уничтожила.

После похорон капитан Шаппель предложил пустить каноэ с молотка, и моя мама согласилась, даже не споря и не спрашивая меня. Я никогда не говорила ей, что пошла на тот аукцион. Он проходил в двух городах от нас. Я взяла все свои деньги, сто тринадцать долларов и пятьдесят семь центов, и поехала на велосипеде. Это был долгий путь. Я сидела в зале, пока не настал черед каноэ. Последний лот, и я в него вцепилась. Я не смотрела на людей, которые хихикали, глядя, как девочка с косичками каждый раз тонким голосом повышает ставку, когда большой толстый дядька на другой стороне зала поднимает цену еще немного. Мое лицо становилось все горячее.

Наконец толстяк вздохнул и сказал: «Сто долларов».

– Сто тринадцать долларов и пятьдесят семь центов! – заявила я, и тут уж рассмеялись все. Мое лицо горело, а сердце стучало, но не из-за смеха, а потому что я выиграла. Никто не мог предложить больше.

Повисла пауза, а затем толстяк сказал: «Сто двадцать долларов».

– Нет! – воскликнула я, глядя на аукциониста.

Тот, вероятно, сам имел детей и видел, что за меня некому заступиться, но ничего не мог поделать. Я проиграла. Аукцион закончился, и все пошли домой. Люди хорошо повеселились. Но я стояла рядом с каноэ, что по всем правам было моим, и когда толстяк пришел за ним, то залезла внутрь.

– Ну же, маленькая леди, пусть мужчина заберет свою лодку, – сказал аукционист.

Я не двинулась. Только предложила:

– Я заплачу вам сто тринадцать и добавлю сверху свой велосипед.

Он был почти новым, я получила его на Рождество.