Хозяин Марасы

Марта так и стояла, сжавшись, опустив веки и продолжая опираться на невидимое плечо. Для неё время замерло и стало подобно куску синего янтаря – невозможно прекрасного, запредельного и… мёртвого. Волосы спадали на правую сторону лица, скрывая пустую глазницу и распоротую скулу, и она, растерявшая все краски, всю живость, казалась скульптурой работы Рафаэля Монти, и вместо мраморной вуали были выцветшие пряди. Прекрасная, совершенная! Такая, какой никогда не может быть человек – ни живая, ни усопшая, ни убитая.

Ветви лимонного дерева нависали над Мартой, как полог. Как широкий зонт, удерживаемый крепкой, заботливой рукой. Широкие листья уберегали её от капель дождя, под ними было сухо; даже трава и земля оставались нетронуты ливнем, и пряный запах окутывал неподвижное тело. Она казалась одинокой статуей в заброшенном саду, погребальным памятником самой себе. Впрочем, такой – замершей между двумя состояниями в непробудимой дрёме – ей предстояло оставаться недолго.

Лино вошёл в комнату спокойным, размеренным шагом. Ни громкого стука жёстких подошв его сапог, ни бесшумной, тихой ходьбы. Он был в своём праве, он не ярился и не скрывался, не радовался бурно, и не наслаждался исподтишка чужой смертью. Мужчина бесстрастно осматривал разгромленную комнату, тарелку с сырной нарезкой, трупы гостей и невозмутимого Дэя, развалившегося на диване. Разумеется, Лино был в курсе вопроса, заданного его сыном темноте.

Человеку свойственна особая, довольно сильная наклонность воспроизводить в области чувств и поступков именно то, что он видит вокруг себя176. Копирование, а не новаторство. Создающие иное – гении, а они все являются безумцами. Но как стоит называть тех, кто довёл копирование до абсолюта, отринув навсегда саму возможность создания чего-то иного?

Но не все безумцы – гении, – Рыжик не сдержался от чуть ехидной усмешки и выжидающе посмотрел на отца. Тот отмахнулся.

Vaffanculo, ты хочешь начать со мной философский спор? Не интересно! Это будет унылое времяпрепровождение, а у нас с тобой есть куда более интересные дела, – Лоренцо подошёл к Венсану и, оглядывая окаменевшего жениха, продолжил разговор с сыном. – Я знаю тебя, ты знаешь меня… Хочешь меня переубедить? Нет. Я хочу тебя переубедить? Тоже нет. Так зачем? Ведь мы можем заняться кое-чем совершенно иным. Например, насладиться представшим перед нами зрелищем, Дэй.

Побоищем.

И стрельбищем, – Лино хмыкнул и поднял с пола револьвер. – «Chamelot-Delvigne», образец тысяча восемьсот семьдесят третьего года. Накладки из морёного ясеня со следами зубов. Фели в «юности» очень любила метить вещи Бо. Хорошо хоть, она не добралась до его чинкуэды. Жаль, что он забросил стрельбу. Прямой контакт с врагом, звон клинка и ощущение мяса, расходящегося прямо под твоими руками – это всё, конечно, приятно и мило сердцу Бо, но как же порох и скорость? Или сочетание револьвера и клинка? – Лино резко наступил на край рукояти ножа, лежащего на полу, от чего тот подпрыгнул. Когда нож подскочил в воздух, он поддел его мыском сапога, отправляя наверх, и ловко перехватил, удержав двумя пальцами за острие. – Надо будет вернуть мальчишке его игрушку. А ножик я, пожалуй, оставлю у себя. Свою задачу он уже выполнил.

Ты хоть когда-нибудь перестаёшь следить за нами, а, Старик? Следить, вмешиваться, решать…