Хранитель детских и собачьих душ

Он отошел от поселения уже далеко, оглянулся – сплошное белое пятно на месте деревни, с острым клювом минарета и двумя небольшими куполами кубб. Видел ли человек когда-нибудь что-то более захватывающее, более великолепное, чем игра облаков на африканском небе или танец света на белом куполе куббы? Преломляясь, свет выливается в такое разнообразие оттенков, что поневоле дух захватывает! После минутного ослепления белым огнем, глаз, отдыхая, различает сочные, бесчисленные, почти нераспознаваемые оттенки, для которых нет слов в человеческом языке. Привыкшим к эффектам и отражениям европейской природы трудно удержать в памяти образ природы арабской, так подходящей для экстатических прозрений магометанина!

Через одинаковые, будто щепотью сеятеля разбросанные, заросли крушины он вышел к небольшой роще мастиковых деревьев, среди которых, как строгие часовые, возвышались две-три алепских сосны. Становилось жарко, он снял жилетку и перебросил через плечо. Конец трости скрипел в песке, странно, что было не слышно мошкары, хотя небо то и дело прочерчивали быстрокрылые малютки, напоминавшие стрижей.

Чем и жить, как не путешествиями? Чем и любоваться, как не тем, что вечно ново и свежо, несмотря на тысячелетнюю повесть – природой, деревьями, камнями, небом – живым храмом, построенным в радость и укор суетному человечку?

На этой богатой чудесами земле даже вечерние тени сообщают душе нечто важное: вчера они миновали заросли кактусов, похожие на тени драконов со вздыбленными лапами, покрытыми колючей чешуей. Завороженный и слегка шокированный этим зрелищем, он шептал: «Я не сумею передать это словами. Глаголы, существительные и прилагательные здесь бессильны». Дантов лес под круглым блюдом луны слегка серебрился, вырезая из темноты острые куски.

Г-н Мопассан не то дремал, прикрыв глаза и опершись на свою трость, не то прислушивался к биению сердца, аромат листвы щекотал ноздри бархатными лапками.

Вдруг он услышал крик – на него мчались с холма трое незнакомцев. Эти люди были одеты в причудливые, немыслимые одежды – с одной стороны, довольно типичные для бедняков, с другой – являющие идеальную натуру для того или другого представителя школы «барбизонцев». Живописные лохмотья: фески, халаты с торчащим там и сям верблюжьим волосом, некое подобие штанов – сплошные связки разноцветных лоскутов, бесформенные грубые башмаки, будто вырезанные из засохшей коровьей лепешки, – поражали своим залихватским смешением, самим сочетанием несочетаемости. Тут только он заметил, что эти люди вооружены крепкими дубинами. Разбойники? Да, но как жалки! На свирепые физиономии наложил отпечаток голод – запавшие в глазницы глаза, хрящеватые носы, глубокие, как трещины в засушливой земле, морщины, а также жилистые руки с кожей, жестоко выдубленной солнцем, и грязные, разметавшиеся волосы.

Анри поднял трость и приготовился обороняться. Первый удар он отбил с легкостью, для второго пришлось проявить смекалку и отпрыгнуть в сторону. Две минуты – и все кончено, один из нападавших корчился, держась за голову, товарищи его сбежали.

Возвращаясь с прогулки, Мопассан улыбался. Никогда раньше он не чувствовал себя настолько живым, таким удивительно свободным!

Ах, солнце, солнце! Податель жизни и источник мук, тысячи зеленых стеблей благословляют тебя, десятки тысяч мух роятся над падалью – останками животных и людей, погибших в засуху. Таков и Господь: жизнь и смерть, благо и возмездие.

Навстречу уже неслись, виляя хвостами, большие белые собаки из деревни, которых он вчера кормил.

«Нужно стараться быть как солнце», – записал г-н Мопассан в своем путевом дневнике; усмехнувшись, подчеркнул.

По больничному коридору, мимо одинаковых в своей безыскусной строгости шкафов с инструментом и медицинскими препаратами, мимо мучнолицых, будто покрытых паучьими сетями, сестер милосердия, мимо невозмутимых докторов, мимо окон, забранных коваными решетками, шла Госпожа.

Ее имя не блистало в свете, и сама она ничем не была обязана свету, покидая свой уютный дом в десяти километрах от Парижа только ради исполнения долга.

Сегодня ее призвал долг сестры – мать несчастного Анри просила в письме навестить кузена, так как ее расстроенные нервы не позволяют, увы, бывать в доме призрения так часто, как это необходимо для бедного мальчика.

Черепаховый гребень в густых, слегка тронутых сединой волосах, сумочка-пудреница в форме головы пуделя, серая вуаль, темное, непроницаемое, но обладающее способностью вдруг блеснуть, отражая случайный луч, платье, слуга с заметно выступающей нижней челюстью и тяжелыми плечами, угрюмо шествующий за своей повелительницей – таков мгновенный набросок к портрету Госпожи.

Подошел доктор, наблюдающий болезнь несчастного Анри.

– Ах, голубчик, нет ли улучшения?

– Конечно, всегда остается надежда, сударыня. Однако, будем терпеливы.