Хранитель детских и собачьих душ

Вернон, мотая головой от ставшего назойливым солнечного света, распахнул дверь и вышел наружу, на мостки; вода чуть слышно плескала, биясь о сваи, курлыкала, протискиваясь сквозь щели досок. Вернон присел на корточки, как зверь на пороге своей норы, и встретился глазами с Добсоном, выходящим из воды. Добсон опешил; вскинул ружье уже на стук захлопывающейся двери. С другого берега донесся протяжный крик Блэквилла: он кричал, как птица, возмущенная проникновением хищника в ее гнездо. Ленни выбрался из воды, производя большой шум своими сапогами, загребающими жидкую грязь.

– Эй, любезный! – кричал он.

Солнце ли тому виной или усталость, но Ленни показалось, что он видит мертвеца: клочья изорванной одежды свисали с него, мешаясь с клочьями слезающей кожи, глаза сидели так глубоко в глазницах, что казались ненатуральными, будто стеклянные шарики, носа не было вовсе – две проваленных дыры, вылинявшая коричневая шляпа с прорехами резко контрастировала с белоснежной сатанинской усмешкою – могло ли статься, чтобы у него не было губ? – лишь оскаленная челюсть? Прокаженный, изгой, калека! – по-своему истолковал мозг ужасное зрелище. Ясно, почему он скрывается в глуши, вдали от людских поселений. Добсон не мог знать наверняка, похититель ли перед ним или нет, но сама внезапная и отталкивающая встреча сразу настроила его на подозрительный лад. Блэквилл, прижимая к груди ружье, как драгоценное сокровище, ступил уже в воду, но все не решался броситься в канал, зная, каким уязвимым он станет при переправе. Он хотел кричать, приободряя своего товарища, но вместе с тем боялся отвлечь его внимание – вполне возможно, странный бродяга вооружен. Он уже видел в нем похитителя своего сына – ночной безрадостный сон вовсе не принес ему облегчения, – нервы Эдгара были напряжены до предела: встреться ему сейчас кто угодно, Эдгар накинулся бы на него как на врага. Наконец он решился – вскинул ружье на плечо и бросился в реку, поспешая; Добсон уже колотил в дверь лачуги.

Патрик вскинул глаза на незнакомца и издал тонкий протяжный звук, соединяющий приветствие, сомнение и некоторое опасение. Добсон окинул взглядом хижину, ужасаясь запустению и убогости сего жилища. Дуло его ружья было устремлено вперед и чуть вверх. Едва он открыл рот, чтобы выкрикнуть угрозу, как Вернон шагнул из угла, где стоял неподвижным манекеном и схватился за ружье ладонью. Ленни вздрогнул – прогремел выстрел; Блэквилл от неожиданности едва не ушел с головой под воду и принялся грести еще быстрее. Малыш широко открытыми глазами уставился на Ленни. Вернон осмотрел свою ладонь, где зияла порядочная дыра, и вновь схватился за ружье, вырвав его из рук Добсона. Не устояв на ногах от рывка, тот повалился на мертвеца; они упали на пол, и лица их оказались так близко друг к другу, что Ленни увидел больше, чем мог бы вынести. Вонь разлагающейся плоти ударила в его ноздри, сморщенный шевелящийся червяк между оскаленными челюстями потряс его – он вскочил на ноги, содрогаясь от ужаса. Вернон, поднимаясь, протянул к нему руки – Добсон сдавленно забулькал горлом, как умирающая курица, и, не выбирая путей отступления, прянул в окно, потревожив обрывки вощеной бумаги, некогда заменявшей здесь стекла. За спиной его жарко дышал сам ад: метнувшись в одну, в другую сторону, Добсон едва не угодил в болотные ямины, поросшие жесткой темной травой. Почувствовав пустоту под ногой, он живо отшатнулся и поспешил назад к дому. Выказывая акробатические чудеса ловкости, полез по стене на крышу, цепляясь коленками, пальцами, зубами за хлипкие доски. Дом заскрежетал, заскрипел, забранился под его весом; соломенные колечки взметнулись вверх, просыпалась пыль и стружка, летучие мыши завозились под стропилами – казалось, крыша ожила; волны возмущения прокатились по ней, будто лачуга брезгливо отряхивалась, как кошка от водяных капель. Ленни распластался на самом гребне, выбросив широко по обе стороны ската оцепеневшие руки и ноги, с натугой процеживая железный воздух страха сквозь побелевшие губы.

Блэквилл, преодолевающий последние ярды канала, не мог понять ровным счетом ничего; он слышал выстрел и крик ребенка, он дивился распластанному по крыше человеку, странно походившему сейчас на ящерицу, но в его голове ничего не связывалось, не соединялось. Он знал одно: спешить, не думая ни о чем, досадуя лишь на задержку. Он двигался инстинктивно, не рассуждая, и напоминал сейчас Вернона – движения упреждали мысль, порыв заменял стратегию. Вместо того чтобы выбраться на сушу, он подплыл к сваям и начал карабкаться на причал. Закинув сперва ружье, которое занимало руки, он подтянулся и, пыхтя, встал на четвереньки. Вода сбегала с него ручьями, дыхание перебивалось. Торопясь встать, он поднялся на колени, потянувшись к двери.