Хранитель подземелий

– Мы прожили там двадцать лет, отдаваясь без остатка изнурительным тренировкам. Из нас делали профессиональных наемных убийц, которыми так славится Клирия. Нас учили убивать – и мы убивали. Чаще всего приходилось выполнять частные заказы, типичной историей было необходимостью убрать человека, который имел возможность перейти дорогу кому-то из знати – либо слишком много знал, либо имел связи в кругах серьезных людей и мог использовать их во вред заказчику. Клирия – рассадник преступности, коррупции и интриг, на наши услуги спрос был всегда. Когда начались девяностые годы, Аргоя была поглощена войной с северянами, клирийские эмиры вовремя вспомнили о желании отделиться, воспользовавшись слабостью сюзерена. Когда вспыхнули мятежи, ассасины, конечно же, были мощнейшим оружием. Мы с братом делали страшные вещи, за которые я каждый день неустанно прошу прощения у душ, жизни которых мы забрали. Которых допрашивали, пытали. Я верил, что то зло, которое мы творили, оправдано благом для родины, что в будущем все эти жертвы окупятся сторицей. Когда пришли войска Союза и подавили восстание, страна оказалась в разрухе. Многие ассасины попали в застенки Гилеарда, но нам с братом удалось скрыться. С тех пор наши пути разошлись. Он спутался с темными людьми, поклоняющимися злу в лице Заргула, тогда я понял, к чему может привести та дорога, на которую мы ступили в тот самый день, когда я стащил тот злосчастный кошель у стен борделя. Я отправился в церковь Илгериаса, принял монашество и по сей день замаливаю грехи. Свои и брата. Верю, что хоть он и идет дорогой зла, но душу его можно спасти.

Ответ на свою исповедь монах услышал не сразу. Мужчины сидели с минуту, осмысляя историю жизни убийцы, ставшего монахом.

– Я был в Клирии,– сказал Глоддрик.

– Знаю, – улыбнулся Шаабан.

– Во время одной из зачисток я наткнулся на парня, ловко орудовавшего ножами. Взять в плен не удалось – кто-то бросил дымовую шашку, и он скрылся. Так это был ты?

– Я, – ответил Шаабан, – мы встречались, Глоддрик Харлауд. Но то было в прошлой жизни. До моего духовного перерождения. Эрлингай, – рыцарь Аргои в измождении обратил лицо кверху, монах продолжил, – порой мне думается, что лучше бы мой брат умер, чем был тем, в кого он превратился.

– Да, – устало сказал Эрлингай, – он хотя бы умер на верном пути, достойным человеком, как бы равшары ни пытались его опорочить. Наши истории схожи. Мы с Марволом жили в пригороде Силгора, но нам повезло больше – о нас заботилась мать. Мы появились от незаконной связи Ганзарула Второго и его служанки, неудивительно, что отец позаботился о том, чтобы нас поскорее спровадить нас с глаз долой. Ну а затем мы подросли и юношами подались в королевскую гвардию. Там я и познал премудрости фехтования. Керрис Галарт – один из лучших учителей, тогда он был еще молодым. Ну а затем – Северная война, остальное вы знаете, – о былой размолвке с братом Эрлингаю вспоминать не хотелось.

То, что происходило в эту минуту, часто случалось на войне. Солдаты, которые совсем мало друг друга знали, на баррикадах или в лазарете часто становились ближе названных братьев за один разговор, в котором умещался весь жизненный путь, проделанный защитниками родины, обретших во взаимной исповеди надежного друга.

– Больше всего повезло Глоддрику. Его брат живее всех живых, очень богат и даже приближен ко двору – в случае чего может обеспечить достойную старость, – попробовал пошутить Эрлингай, никто не смеялся, но это все же скрасило обстановку, в которой пребывали пленные дикарей.

– Иногда я ему завидую, – сказал Глоддрик, – проклятие Ганрайского Демона – жажда битвы, которая дает силы, но разрушает изнутри. Сила Азрога превратила храброго пацана, защищавшего родину, в безумного ублюдка. Служение Союзу – единственное, в чем я смог найти смысл своей жизни.

Шаабан сел, скрестив ноги и, перебирая четки, изрек:

– Такова стезя воина. Мы приносим себя в жертву, чтобы другие могли жить мирно и счастливо. Зачастую приходится терять себя. Душу греет одна надежда – что те, кто будет жить после нас, не столкнутся с тем злом, что видели мы.

– Исключение из правил лишь равшары, – Эрлингай махнул рукой в сторону Коги, – вы живете, чтобы воевать.

Могучий сын пустоши обнажил клыки, бугры его мускул всколыхнулись, затем он присмирел:

– Я хотел положить этому конец. Чтобы равшары были едины, отстраивали дома, орошали пустыни и строили сильное и независимое государство вместо того, чтобы убивать друг друга. Меня объявили отступником, трусом, и с позором изгнали. Так поступить с верховным вождем! – снова рассвирепев, он ударил кулаком по древесным прутьям, не причинив им никакого вреда.

– Я верю, – сказал Шаабан, – что у каждого народа, что у этого мира, как и у отдельно взятого человека, своя судьба. Наши жизни слишком коротки и мимолетны, чтобы осознать это по-настоящему. Но все наши жертвы и лишения не были зря. Придет время мира и порядка, в котором не будет места ассасинам, Карателям и Заргулу.