Хребты Саянские. Книга 1: Гольцы. Книга 2: Горит восток

Поднятые воротники закрывали их лица. Кони, прикрытые черными с расцветкой попонами, были похожи на игрушечных.

Алексей Антонович все святочные вечера решил провести дома, пока не начнутся самые неприятные для него вызовы к заболевшим от обжорства и перепоя купцам и к городскому начальству. А в такие праздники, как рождество, вино у всех лилось рекой. К попойкам Алексей Антонович относился с отвращением, решительно отказывался участвовать в них сам и не устраивал пирушек в своем доме. Круг знакомых, которые заходили бы к нему запросто, был невелик: городской библиотекарь Галактион Викторович Сутуев, директор реального училища Петр Евстафьевич Фомин и казначей городской управы Илья Авдеевич Неферов. Но и эти люди в праздник были не прочь повеселиться поосновательнее, не так, как Алексей Антонович, — посидеть за чашкой чая да скоротать время в разговорах. Чашка чая не уйдет и в обычное воскресенье!

С визитами же они взаимно побывали друг у друга и посидели у каждого куда больше, чем это- для визитов положено. Нашлись и темы для разговоров. Галактион Викторович прочел даже два новых рассказа Максима Горького, а потом все восклицал: «Нет, талантище-то какой в русской литературе появился! Какая глубина мысли, какие краски!» Он с сожалением прервал чтение, когда жена ему шепнула, что пора собираться в гости. Что поделаешь, Галактион Викторович любил раза три-четыре в год гульнуть как следует. Алексею же Антоновичу, коли выдался праздник, хотелось провести его спокойно.

Был третий день рождества. Глубокий вечер. Алексей Антонович с Ольгой Петровной сидели на плюшевом диване, придвинув к нему круглый столик, накрытый для чая на двоих. От голландки веяло приятным сухим жаром. Через открытую дверь в гостиной была видна увешанная игрушками елка. Серебряный дождь и золотая канитель горели на ней бесчисленными искорками.

От Анюты из Петербурга, присланное с попутчиком, пришло письмо, и Алексей Антонович с наслаждением теперь его перечитывал вслух.

Анюта писала:

«Дорогой мой Алеша!

Я виновата, опять долго не отвечала. А не отвечала вот почему: лгать я не умею, а правду писать не хотелось. Думала, что как-нибудь все изменится. Но ничего пока не изменилось, и вот я все же взяла перо и села за это письмо.

Видишь ли, я по-прежнему живу где придется, даже у тети своей редко ночую, чтобы не навлечь на нее каких-либо неприятностей. Но кто же мог предвидеть, что мне откажут в Петербурге в прописке, как дочери сосланного в Сибирь на вечное поселение? И тут пока вся-кие хлопоты и даже взятки не приносят пользы.

А без прописки нельзя поступить и на женские курсы. Здесь в этом отношении очень строго. Да и на какие же курсы? Есть знаменитые Бестужевские, но туда можно попасть только с рекомендацией какого-либо влиятельного вельможи. А как я получу рекомендацию? Кто мне даст ее? Но ты только не подумай, что я оставила свою мысль — учиться… Михаил Иванович познакомил меня с двумя девушками-курсистками, Наташей и Раисой, и я дома теперь занимаюсь вместе с ними. Иногда нам помогает по математике студент Политехнического института Арсений, с которым дружит и Михаил Иванович. Конечно, для меня все это нелегко, но ты не беспокойся, чего-чего, а сил и прилежания у меня хватит.

И потом, Алеша, больше не смей присылать мне деньги. Делать это ты не имеешь никакого права. Я работаю и зарабатываю для себя достаточно. Работа мне нравится, и, главное, никаких документов с меня не спрашивают, здесь верят слову Михаила Ивановича. С ним мы по-прежнему встречаемся очень часто, и он мне всегда рассказывает интересные вещи. Недавно вместе с ним я стала ходить в рабочий кружок, и я чувствую, как с каждым днем становлюсь умнее и умнее. Михаил Иванович и то смеется, говорит: «Русский язык ты хорошо знаешь. Умеешь грамотно писать. Тебе нужны уже не те курсы, где историю изучают, а курсы, где историю делают».

Вот так я и живу здесь, мой дорогой Алеша. И как мне ни трудно иногда становится без тебя, возвращаться такой, — как уехала, я все же не думаю. Ведь тут даже сами стены учат!

А вообще говоря, мне Петербург очень не нравится. Вот больше года прожила я в нем, а не могу привыкнуть. Камень, камень кругом. И небо серое, пасмурное, и дождь льет всегда мелкий. И даже когда на Исаакия взберешься, ничего не видать. Все плоское и в тумане. Разве сравнить с нашей Вознесенской горой, откуда, кажется, весь мир видно! И серебряная наша Уда в тысячу раз красивее черной, как чугун, Невы. И наше голубое светлое небо, и розовые рододендроны на Мольте, и желтые утесы Вознесенки, и смолистый сосняк вокруг нее, и всегда зеленая толокнянка, и…. Нет, нет! Лучше уж скорее на этом закончить письмо.

Крепко целую тебя, дорогой мой, милый Алеша.

Твоя Анюта.

Поцелуй за меня Ольгу Петровну! Я хотела бы сказать: мою маму, — да не смею».

Дочитав письмо до конца, Алексей Антонович прижал к губам руку матери.

— Мама, как она хорошо пишет!

— Анюта очень славная, — кивнула головой Ольга Петровна. — Когда ты ей напишешь ответ, дай мне, я добавлю, что она может называть меня своей матерью..

— Спасибо.