Хребты Саянские. Книга 1: Гольцы. Книга 2: Горит восток

Алексей Антонович задумался.

Письмо Анюты было все равно что разговор с нею. Даже глаз закрывать не надо. Вот она сидит здесь же, вместе с ним и Ольгой Петровной, на плюшевом диванчике, тянется то к одной, то к другой вазочке со сдобным, хрустящим печеньем, смеется и балагурит или, вдруг притихнув и устремившись взглядом в гостиную, где на елке тихо мерцают огни серебряного дождя и канители, беззвучно шевелит губами.

— Как ей одной сейчас там, наверное, тоскливо, — сказал Алексей Антонович, бережно расправляя уголки письма. — Все эти неудачные попытки поступить на курсы… Неустроенная жизнь… Что, если написать ей, чтобы она возвращалась быстрее?

Мать отрицательно качнула головой.

— Нет, Алеша, этого делать не следует. Если у Анюты хватает собственного мужества пробивать себе дорогу в жизнь, не надо ее останавливать.

Ольга Петровна сидела прямая, со строгим, задумчивым лицом. Поседевшая женщина, у которой волосы по, — белели не от старости.

И не годы положили глубокие морщинки на лбу и щеках.

— Я тебя понимаю, мама, — тронул Алексей Антонович ее руку, — но если в этом нет необходимости…

— В этом всегда есть необходимость, Алешенька, — перебила его мать. — От материальной зависимости до духовного рабства очень недалеко.

— Ты меня, мама, хочешь представить в роли деспота, — улыбаясь, заметил Алексей Антонович.

— Да. если ты себе представляешь нашу Анюту только в роли женщины, — серьезно ответила Ольга Петровна.

— Но ведь жестоко со стороны мужчины, — стал серьезным и Алексей Антонович, — заставлять женщину испытывать лишения, если этого можно избежать.

— Еще более жестоко заставлять женщину быть только женщиной.

— А если она… ну, проще говоря, мама, там любить меня перестанет?

— Не думаю, Алеша. Скорей она перестанет любить тебя, а может быть и уважать даже, если ты потребуешь ее возвращения обратно.

— Значит, ждать?

— Коли любишь — ждать, Алешенька. Любить — это всегда ждать.

Алексей Антонович встал и вышел в гостиную. Несколько минут пробыл один в полутьме, а потом позвал:

— Иди сюда, мама. Посмотрим вместе на елку.

Ольга Петровна подошла к нему.

— Может быть, свечи зажжем?

— Нет, не надо.

В полосе слабого света, падавшего на елку из комнаты Ольги Петровны, вспыхивали и угасали синие и красные огоньки на шариках дутых бус. Ватный ангел, осыпанный блестками слюды, казалось, парил под верхними ветвями. Вокруг него реяли стеклянные бабочки и стрекозы. Алексей Антонович задел неосторожно ветку, и дрогнуло деревце, закачались картонажи, золоченые орехи, и зазвенели стеклянные игрушки и бусы. Дед-мороз сорвался с тоненькой ветки и, кувыркаясь, упал на пол. Из руки у него выпала елочка. Ольга Петровна подняла ее, тщательно примотала ниткой и повесила игрушку на прежнее место.

— Этому дедушке больше тридцати лет, — сказала она, грустно вздыхая. — И еще многим игрушкам. Берегу их как реликвии. Это — память.

— Да, мама. — сказал Алексей Антонович, трогая одну из хлопушек, — и я помню — вот эту хлопушку клеил отец.

— Да. И эту тоже. Как дорога бывает такая вещь!

Алексей Антонович взглянул на комод. Там. рядом с алебастровыми слониками, лежал пестрый камешек, который он взял из руки Анюты, когда они прощались. Дорога ему эта память.

В наружную дверь дома сильно постучали.

Алексей Антонович посмотрел на часы: без четверги десять. Он пожал плечами.

— Кто бы это мог быть?

— Неужели все еще христославы? — удивилась и Ольга Петровна. — Вот неймется им!

— А может быть, к больному?.. Только бы не к Баранову…

Постучали опять. Алексей Антонович пошел открывать. Он вернулся с Маннбергом и еще двумя мужчинами: один из них — средних лет, в мундире с аксельбантами и погонами жандармского ротмистра, другой — маленький, подвижной, в прекрасной фрачной паре.

— Гости, мама! — радушно сказал Алексей Антонович и, повернувшись к ней, сделал кислую мину.

Ольга Петровна пошла к ним навстречу. Маннберг почтительно поцеловал ей руку, поздравил с праздником и представил своих спутников:

— Павел Георгиевич Киреев. Ротмистр. Прибыл на постоянное место службы в городе Шиверске. А это мсье Лонк де Лоббель, путешественник и, приватно, представитель американского железнодорожного синдиката.

— Неофициальный, — предупредительно поднял тот руку.

— Так сказать, для удобства и для сохранения свободы действий, — неопределенно проворчал Киреев, играя наконечниками аксельбантов.

Гости были слегка навеселе. В гостиной сразу повис запах водки и крепких духов.

Алексей Антонович принес зажженную лампу. Пригласил гостей к столу.

Киреев, с узким серым лицом и неподвижными зелеными глазами, остриженный под бобрик, сидел, все время ероша волосы на затылке. Маннберг, хотя на квартире Мирвольского до этого был всего один раз, держал себя свободно, как старый друг дома. Он расхаживал по комнате, трогал игрушки на елке, перелистывал альбомы, лежавшие на этажерке.