Хребты Саянские. Книга 1: Гольцы. Книга 2: Горит восток

— Чудовищный мороз, мадам! — говорил Ольге Петровне Лонк де Лоббель, потирая руки. — Представьте себе, я забыл в гостинице перчатки и шел, засунув руки в карманы. Я был готов кричать от боли, мне показалось, что пальцы у меня окостенели. Ужасное состояние.

— Да, да, знаете, и я представлял себе несколько иначе эти так называемые сибирские морозы, — поправляя тесный воротник мундира и вновь принимаясь ерошить волосы, сказал Киреев.

— Простите, Павел Георгиевич, а вы откуда, из какой местности к нам пожаловали? — осведомился Алексей Антонович.

— Из Петербурга, — ответил Киреев так, словно его оскорбило даже предположение, что он может быть не из Петербурга, — и уже бога молю, чтобы он помог мне вернуться скорее обратно. Я думаю, вы меня понимаете?

Алексей Антонович повел плечами.

— До некоторой степени.

— Почему до некоторой? — изумился Киреев. — Вы что, не любите Петербурга?

— Как вам сказать…

— Нет, нет, вы говорите прямо: не любите. Когда вы из Петербурга?

— Я никогда в нем не был, — улыбнулся Алексей Антонович.

— Вы не были в Петербурге? — еще более удивился Киреев. — Интеллигент? Что же, ваш батюшка был так называемый коренной сибиряк?

Алексей Антонович помрачнел. Он не знал, что ответить этому непрошенному и неприятному гостю.

— Пожалуй, да, — уклончиво ответил он.

Маннберг наклонился и что-то шепнул на ухо Кирееву. Тот вначале не понял и вслух переспросил:

— Как? Как?

Маннберг еще пошептал. Киреев поперхнулся, сбычился и быстро задвигал ладонью по затылку.

— Ага. Так-с. Все понятно, — сказал он. И к Алексею Антоновичу: — Ну, а Шиверск вам нравится?

— Хороший городок, — преодолевая неприязнь к Кирееву, ответил Алексей Антонович. Он догадался, о чем шептал Маннберг. И чтобы как-то направить неприятный разговор в другое русло, обратился к Ольге Петровне — Мама, вероятно, гости прозябли, и надо погреться.

— О! С удовольствием! — воскликнул Маннберг. — Только, уважаемая Ольга Петровна, просим извинить нас за такую бесцеремонность.

— Гостеприимство, говорят, отличительная черта русского человека, — приветливо улыбнулась Ольга Петровна, — а я русский человек. И, наоборот, мне стыдно, что разговор начался за ненакрытым столом. Но вы зашли так неожиданно.

— И, так сказать, — вступил в разговор Киреев, обменявшись с Маннбергом взглядами, — зашли совершенно случайно. У мусье Лонк де Лоббеля дьявольски окоченели пальцы, и Густав Евгеньевич предложил завернуть к вам отогреться. Благо мы оказались как раз возле вашего дома.

— Мы искали вечорку, — разъяснил Маннберг. — Да, да, самую настоящую русскую вечорку. Шли к окраинам города, где играет гармошка и веселится молодежь.

— И чем вас так заинтересовала вечорка? — уходя в кухню, на полпути остановилась Ольга Петровна.

— О, это я! — воскликнул Лонк де Лоббель. — Это меня интересуют такие вещи. Как всякий путешественник, я ищу прежде всего экзотику.

Он приложил узкие белые ладони к пышущей жаром голландке.

— Кроме того, нам захотелось повеселиться попросту, от души, — сказал Маннберг, — без всяких правил этикета.

— Как говорят в России, покуролесить, — с наслаждением выговорил последнее слово Лонк де Лоббель и тут же извинился: — Простите, мадам.

— О-о! — качнула головой Ольга Петровна так, словно хотела сказать: «Вы, может быть, и сюда зашли покуролесить?» Но сказала сдержаннее: — И выдумаете, на вечорке это вам удалось бы?

— Почему же нет? — удивленно спросил Киреев.

— У вас костюмы не по моде, — бросила на ходу Ольга Петровна.

— Не понимаю, — пожал плечами Киреев.

Маннберг тронул его аксельбанты и сделал пальцами жест: «Уразумели?»

— Чепуха! — презрительно скривил губы Киреев. — Не может быть.

— Как сказать, — загадочно сказал Маннберг и повернулся к Алексею Антоновичу: — Да, а вы знаете, любезный Алексей Антонович, я ведь принял на себя руководство работами на перегоне Шиверск — Тулун. Живу по-медвежьи, в передвижном вагончике, за сорок верст отсюда, и в город попадаю только наездом. Скучища на перегоне непостижимая, и хочется развлечься чем угодно.

Он прошелся по комнате, снял с елки золоченый орех, поискал, чем бы его разбить, не найдя, давнул каблуком штиблета. Рассмеялся и, отшвырнув ногой скорлупки, небрежно сказал:

— Извините, Алексей Антонович, — и трудно было понять, к чему это относилось: к тому, что он без спросу снял орех, или к тому, что раздавил его ногой?

Алексей Антонович прикинулся, будто не слышит: ему неприятна была развязность Маннберга. Да, пожалуй, и тех двух. Так бесцеремонно ворваться к малознакомому человеку и испортить ему тихий семейный вечер! Он еле находил слова, чтобы поддерживать непринужденный разговор.

— А вы… — он замялся, затрудняясь, как ему следует назвать Лонк де Лоббеля, фамилию которого он вдобавок плохо расслышал, — вы предпринимаете дальнее путешествие?

Лонк де Лоббель легко повернулся и, отбросив фалды фрака жестом, который мужчины позволяют себе вне дамского общества, спиной прислонился к голландке.

— Не столько дальнее, сколько трудное, — он весьма чисто говорил по-русски.