Христианский Восток и Россия. Политическое и культурное взаимодействие в середине XVII века

Продолжая тему пророчеств, Афанасий Пателар писал, что избавление грекам принесет русский народ, ведущий свой род от «первозаконнаго Адама, понеже и он рус был»[663]. Здесь автор вспоминает широко известное на Востоке предсказание об освобождении Византии «русым народом». Залогом будущей победы царя писатель считал стремление к нему «окрестных» народов: «и поклонишася самохотением великие два государства – Грузинское и Мелетинское, и благословенный и мужественный православных род казацкий Малые Росии Запорожскаго воинства»[664]. Афанасий Пателар имел в виду принятие в русское подданство кахетинского царя Теймураза (1639 г.), а в 1651 г. – имеретинского царя Александра. Эти политические акты, не поддержанные военной силой, вскоре потеряли свое практическое значение. Ко времени написания «Слова» кахетинские правители вынуждены были уже принять ислам. В 80-х гг. XVII столетия ту же участь разделили имеретинские цари, однако их союз с Россией оказал определенное моральное воздействие на современников. Упоминание бывшим вселенским патриархом запорожских казаков подразумевало готовность Войска Запорожского присягнуть на верность Алексею Михайловичу, а также давнее стремление деятелей Восточной церкви всемерно содействовать политическому союзу между царем и казаками.

Свою главную мысль Афанасий Пателар выразил так: «И зде (в России. – Н. Ч.) державный царю нарицался царем и самодержцем Московским и всеа Росии, а там, в царствующий град, подобает ти итти для возвышения, и наречешися царь и монарх всей вселенней, кесарь и август (курсив наш. – Н. Ч.). Да поклонятися все короли всего мира и государи и власти и прославишися под небесем»[665]. Примечателен еще один пассаж из сочинения экс-патриарха. Он писал: «И зде неции врази ненавистнии, не хотящи воздати титлу и достоинству еже праведно подобает великому вашему царствию (курсив наш. – Н. Ч.), но тогда воприимеши Божиею помощию самодержавство, и слышаще, они повинятся и поклонятся державе и тихомирности царствия вашего, главе и… царю и государю»[666].

Афанасию Пателару было хорошо известно о внутриполитических проблемах в Московском царстве, попытках части боярской аристократии воспрепятствовать упрочению на престоле новой династии, подчинить своему влиянию сына первого царя из дома Романовых. Касаясь этой болезненной темы, Афанасий внушал Алексею Михайловичу, что его победы над внутренними и внешними противниками, а также усиление роли России в международных делах будут достигнуты после того, как русский царь займет место одного из мировых лидеров – главы возрожденной греческой державы, станет кесарем и августом.

Идейно-политическая программа, начертанная в сочинении Афанасия Пателара, оказалась не столь уж утопической. Павел Алеппский сообщал, что первые победы русского оружия над Речью Посполитой вызвали уважение императора Священной Римской империи, который, якобы, писал царю: «Как я цесарь народа франкского, так ныне ты показал себя достойным, чтобы я назвал тебя новым цесарем народа православных»[667]. Любопытное свидетельство архидиакона заслуживает отдельного исследования. По крайней мере, не вызывает сомнения тот факт, что использованная им информация имела вполне реальные истоки. Известно, например, что перевод с русского языка титула Алексея Михайловича в грамоте, представленной Фердинанду III царскими дипломатами в октябре 1654 г., восприняли при дворе Габсбургов как едва ли не дословное повторение титула самого Фердинанда[668].

Политические идеи деятелей греческого просвещения были близки и русским авторам. Обращаясь к личности Константина I в таких памятниках, как Еллинский летописец, Хронограф 1512 г. и Хронограф западно-русской редакции, русские писатели XVI в. связывали с ним собственные, часто не совпадавшие друг с другом, идеологические представления[669]. Так, отрицательные характеристики Константина, существующие в Еллинском летописце, были уже сняты редактором Хронографа 1512 г.[670]

В переписке Ивана Грозного и князя А. Курбского пример императора Константина привлекался авторами посланий, которые придерживались противоположных взглядов на царскую власть. Оба корреспондента находили в деяниях императора необходимые аргументы для отстаивания собственной точки зрения. Со временем фигура Константина Великого приобрела в России черты идеального христианского монарха, каким он виделся еще идеологам Византийской державы: император – покровитель и строитель Церкви Христовой, инициатор и участник судьбоносных церковных соборов.