Христос приземлился в Городне (Евангелие от Иуды)

Одно настораживало. С момента этого большинство «апостолов» почувствовало вкус в сладкой жизни и потеряло извечную зоркость бродяг. Ещё бы, то воровали, а тут сами несут тебе. И никуда не надо убегать, и тут хорошо, а пыточная — это что-то далёкое. Левон-Петро даже богохульствовал, гладил себя по брюху и вздыхал: «Царствие Божье внутрь меня есть». А когда Братчик сказал ему, что не закончится это добром, он ему бросил: «Убегать не вздумай. Выдадим. Тут денег — реки». И как ни говорил Иуда, что умный человек давно бы поразмыслил, как отсюда навострить лыжи, — никто об этом серьёзно не думал, ибо редкое это явление на земле — разум.

Что же касается мышей, так они вправду ушли из города. Молча стояла толпа. В открытые врата ветром несло мусор и пыль. И вот появился авангард мышиного войска.

А потом пошло и пошло. Перепачканная, тревожно-молчаливая река.

Шло войско. Заполоняло врата, плыло, двигалось. В какой-то свои последний поход...»

Глава XIII

ВЕЛИКАЯ БЛУДНИЦА

И цари земные любодействовали с нею, и купцы земные разбогатели от вели­кой роскоши её. ...выйди от неё, народ Мой, чтобы не участвовать вам в грехах её и не подвергнуться язвам её... Сколько славилась она и роскошествовала, столько воздайте ей мучений и горестей.

Откровение, 18:3, 4, 7

Поп был не дурак выпить — а как же.

Чосер. «Кентерберийские рассказы»

В небольшой комнате нового дома на Старом рынке сидели три человека. Сидели и молчали. И молчание это тянулось, видимо, очень давно, ибо очевидно гнело их.

Это была странная комната, не похожая на все дру­гие богатые покои Городни, сводчатые, с маленькими окошками. Тут окна были широкими и большими, отде­ланными коваными тоненькими решётками. Никто и не подумал бы, что эти решётки от вора либо доносчика, так они напоминали кружева или сплетённые цветы.

Столько раннего тёплого солнца лилось в окна, что вся комната даже плавала в свете.

Неисчислимое множество книг на полках, столе, в резных сундуках и прямо на полу; чучела животных и радужных птиц, кожаные папки с гербариями, два ду­бовых шкафа с минералами, кусочками дерева и торфа. За раскрытой дверью в соседнюю комнату тускло све­тилась звёздная сфера, блестели стеклянными боками колбы и пузатые бутыли, громоздились тигли, стоял перегонный куб.

Один из трёх был уже известный нам резчик богов Клеоник. Рядом с ним сидел в кресле румяный человек в белом францисканском плаще. Очищал от патины ста­рую бронзовую статуэтку величиною в половину мизин­ца да то и дело рассматривал её в увеличительное стек­ло. Глаза у человека были тёмными и мягкими. Это был бывший приор маленького францисканского кляштора брат Альбин из Орехвы, а в прежней жизни Альбин-Рагвал-Алейза Криштофич из Дуботынья. Бывший нобиль, бывший приор — он был теперь еретик, оставленный под сильным подозрением. От всех имён остались в его распоряжении два прозвища: Геомант и Пожаг. Оба распустила церковь.

Происхождение первого прозвища более-менее яс­ное. Второе надо объяснить. Францисканец этот давно за­нимался наукой, прославлял опыт, возился с чернокниж­никами, а стало быть, и с нечистой силой, читал не одних христиан и докатился до того, что стал отрицать самого Аристотеля, троицу, непорочное зачатие и то, что Хри­стос искупил смертью своей первородный грех. Святая служба давно следила за ним, но до поры ему удавалось избежать её когтей.