Христоверы

Жёсткие, тонкие, колючие прутья веника, распаренные крутым кипятком, как бритвой, рассекали рубаху и нежное тело ползающей у его ног Евдокии. Она кричала, визжала от дикой боли, но её крики ещё больше раззадоривали Андрона. С искажённым злобной гримасой лицом он продолжал «воспитательную» порку. Время от времени он опускал веник в кипящий котёл и продолжал избиение Евдокии ногами. А затем снова выхватывал веник и терзал им едва живую от жесточайшего истязания жертву.

Воспитательная порка вскоре возбудила старца. Он отбросил веник, схватил притихшую, скорчившуюся у его ног едва живую Евдокию и швырнул её на полок. Рыча, как зверь, трясущимися руками он стал срывать с неё пропитанную водой и кровью рубаху. Его похотливый взгляд вонзился в обезображенное тело Евдокии и замер, остановившись на большом кровавом пятне на рубахе в нижней части живота.

Некоторое время он бестолково смотрел на пятно, которое увеличивалось на глазах.

– Мать твою! – грязно выругался Андрон. – Этого ещё не хватало…

Понимая, что сильно переборщил в перевоспитании блудницы, он поспешил к двери.

– Агафья! Живо сюда! – позвал он дремавшую на пеньке «богородицу».

Войдя в баню, она увидела окровавленную Евдокию и замерла, прикрывая рот ладошкой.

– Чего таращишься, тварь? – вскипел, увидев её замешательство, Андрон. – Живо огляди Евдоху!

Агафья нерешительно приблизилась к лежавшей без чувств девушке и осторожно ощупала её.

– Ну, что с ней? – поинтересовался Андрон. – Подохла или притворяется?

– Вроде дышит, но без сознания, – неуверенно прошептала Агафья.

– А чего рубаха вся в крови ниже пупка? – смахнув с лица пот, спросил Андрон.

– Выкидыш у неё случился, – догадалась «богородица». – Выбросила она ребёночка твоего.

– И делать что будем? – забеспокоился Андрон. – Не оставлять же её исходить кровью здесь в бане.

– Ты кровь с себя смой и уходи из бани, батюшка, – приходя в себя, сказала Агафья. – Савве корзинку мою со снадобьями дай, пусть сюда тащит немедля. А я… Не знаю, смогу ли ей помочь, но очень постараюсь отстоять Евдоху у смерти.

18

Гавриил Лопырёв, войдя во двор, увидел Андрона сидящим на скамейке у крыльца.

– Да-а-а, давненько поджидаю тебя, Гаврила, а ты вот только что объявился.

– Вижу, пребываешь в добром здравии, Андрон? – улыбнулся Лопырёв. – Видать, тюремная камера и острожная пища не подействовали на тебя неблагоприятно.

– Да и ты, как я вижу, хорошо выглядишь, Гаврюха, – отшутился старец. – Поездка в Петербург, судя по всему, тебе на пользу пришлась.

– Хорошо хоть поездом поехал, а не на перекладных, – хмыкнул Лопырёв. – Выспался на всю оставшуюся жизнь.

– И… Как там Питер поживает? – прищурился Андрон. – Как восприняла твой приезд столица империи?

– Мой приезд не произвёл никакого фурора на столичных господ, – вздохнул Лопырёв. – Я не та личность, на которую кто-то обращает внимание.

– Оно верно, личность ты не та, Гаврюха, – хмыкнул старец. – А вот мне ты большую услугу оказал, большущую. За то спасибо тебе превеликое.

– Старался как мог, – улыбнулся Лопырёв. – Видя тебя сейчас в добром здравии, радуюсь, что всё получилось у меня без сучка и задоринки.

– Как чувствовал, что ты нынче явишься, – сказал Андрон, вставая. – Вот грел на солнышке свои кости старые и тебя поджидал. Очень знать хочется, как встретил тебя Григорий Ефимович.

– Хорошо встретил, ласково, как родного, – пожимая плечами, ответил Лопырёв. – Всё про Самару расспрашивал, про тебя и про корабль твой.

– И что ты ему о нас поведал? – заинтересовался старец.

– Всю правду рассказал, не сумлевайся, – усмехнулся Лопырёв. – Божьи люди не могут быть плохими, так ведь?

Он достал из кармана пакет и протянул его Андрону.

– Вот, Григорий Ефимович самолично вам письмецо отписал и отдал мне его перед отъездом.

– Опосля почитаю, спешить некуда, – вздохнул старец и посмотрел на Лопырёва: – А ты в дом айда, Гаврила. Всё мне обскажешь о поездке своей. Я аж горю весь от нетерпения.

* * *

Управляемая Ржанухиным лошадь лёгкой рысцой бежала по просёлочной дороге, тянущейся вдоль лесной окраины. Лёжа на боку, Савва подгонял лошадь, тихонько подстёгивая её по бокам вожжами.

Сзади него, удобно расположившись в телеге, ехала «богородица» Агафья. В руках она держала большую корзину, заполненную травами. Рядом лежал набитый мешок.

– Надолго ли тебе хватит того, чего набрали нынче, матушка? – обернувшись, поинтересовался Ржанухин.

– Насколько хватит, настолько и хватит, – угрюмо отозвалась Агафья. – Мы с тобой ещё не раз в лес и на луга съездим, чтобы на всю зиму запастись.

– А как ты отличаешь травы, матушка, надобные от ненадобных? – не унимался Ржанухин. – Для меня они одинаковы все. Лошадь вон любые поедает, не разбирая, какие из них обыкновенные, а какие целебные.

– Тебе не понять этого, дурень, – вздохнула Агафья. – В башке у тебя не мозги, а солома, и то, как мне думается, прелая.

– На тебя благодать небесная снизошла в травах толк знать и людей лечить, матушка, – сказал с уважением Ржанухин. – Я бы тоже так хотел, да вот… Мозги у меня убогие, не чета твоим, матушка.